И от Новы тоже.
Каждое движение в этом платье казалось тягучим, плавным и гибким, как танец языков пламени. Алый шелк, горящий жарче драгоценных рубинов и зерен гранатов, темными каплями крови щедро разбрызганных по ткани, обтягивал тонкую талию девушки, и огненным водопадом роскошных складок ниспадал до пола. В светлых, тщательно уложенных волосах девушки поблескивал тонкий гранатовый венец, на шее раскаленными каплями вспыхивало ожерелье.
А на спине, глубокий и соблазнительный, открывая лопатки с трепещущим на нем Словом-махаоном, гибкую поясницу и отчасти мягкие белые округлости ягодиц, был вырез. Корональ велел изготовить это платье, чтобы любоваться своей женщиной, чтобы смотреть на нее и соблазняться всякий раз.
От вида Новы, облаченной в платье красивейшей наложницы гарема Корональ просто потерял дар речи. Голос предательски застрял в его горле, и некоторое время Корональ не мог произнести ни звука. Он обходил Нову кругом, любуясь смущенной девушкой как совершенным произведением искусства, кончиками пальцев, едва касаясь, очерчивая Слово, просвечивающее сквозь тонкую кожу, повторял гибкий изгиб поясницы и согревал ладонь на соблазнительных ягодицах.
— Как красиво, — произнес он, наконец, с совершенно искренним чувством в голосе. — Даже жаль отдавать такое Пустотнику. Зачем ему… Он все равно забудет назавтра.
Из печальных глаз Новы, в которых отражались языки танцующего пламени, потекли слезы, она умоляюще глянула на Короналя, желая упросить его, чтоб он пощадил, не губил, но, похоже, он не услышал бы ее слов, так он был зачарован ее красотой.
— Мы могли бы быть счастливы, — внезапно произнес Корональ, встав прямо напротив Новы, разглядывая золотые волосы девушки, ее белоснежное личико, покрасневшие губы. — Могли бы любить друг друга, ни о чем не думая… и обо всем позабыв.
— Но для этого, — с трудом сдерживая рыдания, печально ответила Нова, — я должна была бы забыть о чести и принадлежать вам, как наложница, как сотни женщин до меня и столько же — после меня? Признать свою роль покорной игрушки?
Корональ нахмурил темные брови над яростными синими глазами.
— А ты настаиваешь, — отчасти насмешливо произнес он, — что ты такая одна? Единственная? Вычерпаешь меня до дна, и я никого больше не захочу и не полюблю?
— Да, — гордо ответила Нова. — Я такая одна. Вы можете ломать меня. Можете уничтожить, превратить в самое жалкое, самое уродливое и самое несчастное существо в королевстве, но вам не выбить из меня слов восхищения. И насильного наслаждения мне от вас не нужно. Я просто не познаю блаженства в ваших объятьях.
Корональ криво усмехнулся, блеснув белоснежными зубами.
— Глупая девчонка…. Ты ничего не знаешь о наслаждении. Ты его не пробовала; и противиться ему не сможешь.
— Горький яд тоже можно пить с наслаждением, — ответила Нова, — особенно если знать, что он принесет покой и умиротворение. Но он не перестанет быть ядом, отравляющим и несущим смерть.
— Невероятная строптивость, — выдохнул Корональ, чуть качая головой, глядя, как отблески пламени из камина кладут теплые блики на медово-прозрачную кожу девушки, делая ее еще прекраснее. — Высокомерие и упрямство!
— Все же, — шепнула Нова, чувствуя его близость, ощутив на своей обнаженной спине его осторожные ласковые ладони, — я была принцессой…
Вокруг них воцарилась тонкая, хрупкая тишина. Все люди вдруг куда-то делись, исчезли даже расторопные служанки, которые натянули на Нову пылающую огненную шкуру — платье. Было так тихо, что слышны были потрескивания поленьев в камине и тонкий свист пара в закипающем чайнике. Корональ и Нова стояли неподвижно, боясь вспугнуть установившееся перемирие, разглядывая друг друга, осторожно знакомясь с тем, чего не замечали друг в друге раньше — упрямство и взрывной характер, твердость и трогательно бесстрашие. И к этому надо было как-то привыкнуть, притереться, приспособиться, чтобы начать все заново, вероятно — с симпатией.
— Кухня в саже, со служанками и крысами — не самое подходящее место, где можно… поговорить, — выдохнула Нова смущенно, чувствуя, что еще миг — и его улыбающиеся губы коснутся ее губ, и повторится головокружительный и прекрасный поцелуй который Корональ подарил ей на испытании.
Он рассмеялся и совершенно в тон ей ответил:
— Ты забыла, что я, все же, был прислугой?
Его пальцы разглаживали кожу на ее обнаженной спине, ладонь поглаживала, неспешно повторяя каждый соблазнительный изгиб ее тела, и девушке не были неприятные эти неспешные, осторожные, теплые прикосновения. Напротив — ей вдруг захотелось, чтобы Корональ был с не так же ласков и нежен, как с Прекрасной, которую он целовал на глазах у всех, когда думал, что в испытании ему помогла именно она. Нова чувствовала уколы ревности, ей не покоя не давала мысль о том, что его поцелуи, его ласки, которые он сейчас подарит — это будет справедливо. Это казалось ей естественным и этого она жаждала больше всего на свете.
«Я отдала ему старые долги, я сделала для него так много, как не сделала для него даже любящая его женщина, — думала Нова, слушая бешенные удары собственного сердца, — так неужели я не заслужила того, чтобы почувствовать его благодарность мне? Неужто в его душе нет места ни капле теплого чувства ко мне?! Это было бы просто честно… Ничего более… всего один поцелуй, самый невинный… одно лишь шелковое, осторожное прикосновение…»
И неизвестно, сколько бы еще длилось это прекрасное мгновение, любование друг другом, осторожные прикосновения пальцев девушки, нерешительно перебирающих черные блестящие пряди, перевязанные синей атласной лентой, если бы вдруг Корональ не изменился в лице, не ухватил бы грубо Нову за талию и не вскинул бы ее себе на плечо, словно дикарь, желающий утащить свою добычу в свое логово.
Девушка, ошарашенная, напуганная этой внезапной грубостью после осторожной нежности, закричала — и уже оказавшись висящей на плече Короналя вниз головой, кверху полуобнаженной попой, с которой от рывка еще ниже сползло платье, заверещала еще громче, в ужасе дрыгая ногами, потому что по полу, вышагивая на длинных черных тонких ногах, бегали отвратительные пауки, порождения нечистой магии.
— Нечисть! — яростно взревел Корональ, над головой раскручивая пролившийся из его руки водный хлыст. Отступая так ловко, как только мог, чтобы ни одна омерзительная паучья лапа даже не касалась и носка его серого замшевого сапога, он яростно хлестал своим хлыстом по противно пищащим паукам, высекая осколки камней из пола и стен, по которым попадала магическая струя воды. Хлыст разрывал паучьи тела, но насекомых наползало все больше, они заполнили все углы шевелящейся тьмой. Воздух наполнился скрежетом, потянулись тонкие блестящие паучьи нити, и Нова с ужасом увидела, что водный кнут разбивается о них, режется на множество кусков и раз за разом удары не доходят до мелких мерзких чудовищ.
Пауков было слишком много; они лезли изо всех щелей, карабкались страшной ожившей мглой, заплетая комнату смертоносной паутиной, одной алмазно поблескивающей ниткой которой, казалось, можно было б и голову человеку отрезать. Магические насекомые наступали, жадно протягивая отрастающие до невероятной длины лапы к магу, увеличивались в размерах, становясь просто громадными монстрами. Нова не знала, почему Корональ так боится даже прикосновения к себе этих тонких лап, но чувствовала — что-то недоброе случится, если это произойдет.
