- Лассе, - всхлипывала Анька в трубку, - Лассе…
- Ты меня поняла? - переспросил Лассе жестко. - Повтори, что я сказал. Повтори.
- Лося и дома, - хлюпнула Анька. - Лось уже скачет, со всех копыт… Ла-а-а-ассь!..
- Да, хорошо, умница, - произнес Лассе, перебивая Анькин протяжный вой и переводя дух. - Все правильно.
Вот теперь, когда приказы Миши были четко розданы, появилась мысль - Лера.
Как она там. Вообще, переживает ли за него? Очень хотелось услышать ее саму, но Лассе боялся звонить ей до судорог. Боялся услышать холод и безразличие в ее голосе. Даже наигранное. Даже если сам поймет, что Лера притворяется, всего лишь пытаясь поддеть, наказать его. Потому что сейчас не время для игр и наказаний. Сейчас ему самому нужна поддержка, которой - черт подери! - ждать не от кого. Лассе сжал зубы так, что на щеках его заиграли желваки. Впервые в жизни он ощутил свое одиночество так остро, как сейчас, и люто позавидовал Лосю, у которого одиночество - давно пройденный и забытый этап. Лось может положиться на Аньку. Анька поддержит Лося, по-своему, по-бабски, привычным медвежьим воем. Она завоет, и Лось поймет, как не безразличен и как нужен ей. И за этот вой пойдет и свернет горы.
У Лассе этого не было. Он не успел создать это, только начал, только коснулся этого, и вот…
Вот так, влипнув по-настоящему, он понял, зачем это нужно - семья. Близкие люди. По-настоящему близкие. Здравствуй, еще одно откровение.
- Лера где? - отважившись, наконец-то, спросить, произнес он, замирая и вытягиваясь в струнку в ожидании ответа.
- Ла-ассь, - прошептала Анька, и тот почувствовал, как его дыхание останавливается, а зрачки расширяются; свет резанул глаза до боли, предметы стали неестественно-огромными и яркими. - Она рванула к вам в больницу, Лассе… Как только узнала, что вас взорвали… Попробуй ее остановить! В драку кинулась.
- Твою же мать! - проорал Лассе, обмирая от ужаса, от предчувствия грохочущей опасности. - Я же велел - дома сидеть! Всем! Не высовываться!
- Она сказала, - голос Аньки тоже вдруг обрел твердость, она перестала захлебываться слезами, - она сказала: «У меня там муж».
От этих американских горок, на которых каталось его сердце - от пугающей черной бездны адреналинового обжигающего ужаса до взлета в ослепительные небеса счастья, - Лассе ощутил, как у него колени трясутся, и вынужден был прижаться к стене. В груди стало тепло, даже жарко, зажгло так, что на глаза навернулись слезы, и он снова потер лоб, чтобы заслонить лицо рукой, чтобы никто не заметил, как он раскис - да черт дери! Но именно сейчас, с этим обжигающим до слез теплом, Лассе понял - он не один. Уже не один.
- Любит тебя, - веско сказала Анька, правильно истолковав его молчание. - Уж и забыла, что там у вас стряслось. Иди встречай.
- Да ничего не стряслось, - хрипло ответил Лассе, поспешно отирая глаза. - Это все недоразумение, неправда!
Его голос звучал почти умоляюще. Сейчас ему хотелось сказать эти слова не Аньке - Лере. И чтобы она их услышала, поняла и поверила. Чтоб не было мучительной тревоги, чтоб вера - без оглядки, и чтоб вернулась любовь, та самая, которой Лера так хотела, в которую бросилась с головой…
- Ага, да, - хмыкнула Анька. - Ну, не мое дело. С ней объясняться будешь.
* * *
Лассе начал беспокоиться, когда вышел на больничное крыльцо - покурить.
Вечерело, поднялся холодный ветер, и Лассе зябко передернул плечами. Без пальто, без пиджака было слишком холодно, влажный воздух холодил спину, прикрытую только сорочкой и атласом жилета, но Лассе, поджидая Леру, не замечал этого холода, посматривая на часы.
Леры не было.
Даже по пробкам, даже с учетом расстояния - она должна была уже добраться сюда. Лассе спешно набрал ее номер - впервые со времени их размолвки, - поливая себя последними словами, такими гнусными, что и Миша бы восхитился таким виртуозным владением русского матерного.
- Мать твою, - шептал Лассе, вслушиваясь в долгие гудки. - Довыпендривался. Оскорбился. «Как она могла так подумать!». Добоялся! Неужто нельзя было позвонить раньше, поговорить раньше всех?! Лично ей сказать - сиди на месте, сиди на месте…
Лера не отвечала, и тревога медленно перерастала в твердую уверенность, что не так, что все очень плохо. Если бандиты смогли подобраться так близко к Мише, то Леру-то на улице выловить им не стоило ничего. Лассе почувствовал, как земля уходит у него из-под ног, как раскалывается от ужаса голова. Да что ж за день-то такой!
Черт, мертва? Мучают?! Среди номеров в Мишином телефоне бросился в глаза один - крупными буквами было написано «Прокурор» и несколько восклицательных знаков. Звонить в органы, заявить о похищении? Мишин знакомый не отмахнется, заявление примет, но…
Что делать, куда бежать?!
Что, что, что?!
Телефон, словно услыхав его мысли, вдруг зазвонил сам, и Лассе машинально ответил, хотя в ушах стоял такой шум, что он не сразу расслышал и понял слова, которые ему несколько раз повторили.
- Лассе Янович, - бубнил нудный голос начальника Мишиной охраны. Вот уж кому Миша воистину оторвет яйца, когда встанет на ноги! - Менты рыжего, рыжего взяли! Который бомбу кинул! В участке сидит.
Перед глазами Лассе встала страшная картина, он снова ощутил, как все его тело напряглось до боли, как в тот миг, когда рыжий, с развевающимися по ветру волосами, размахнулся, метя в их машину.
Фред.
В его лице в тот момент не было ничего человеческого. Он шел убивать - и он хотел убить. Лассе хорошо рассмотрел его, потому что именно в этот момент смотрел прямо на киллера. Остальные… охрана могла видеть то, во что он был одет, рост, походку - но не лицо. Лицо видел только Лассе.
- Куда он шел? - Лассе едва не заскулил, понимая, что толку было б больше, если б за Фредом проследили, а не хватали его. Он мог вывести на Леру, мог!
- Не говорит, - а вот это верный признак того, что именно к сообщникам он и направлялся. Лассе услышал какую-то возню, сдавленный крик и мерзкий голос американца, выкрикивающего в поднесенную ему трубку угрозы. Фред оседлал любимую лошадку - принял нахальный, вызывающий тон, и грозился всем большими неприятностями. Издевательски заявлял, что ничего у них на него нет, кроме слов, и ничего ему не будет.
- Вам придется отпустить меня, - развязно заявлял он, и Лассе почувствовал, как его собственный голос рвется из груди яростным рычанием, злобным воем. Все его существо вдруг захотело ощутить крови, ощутить чужую жизнь, зажатую в ладони, стиснутую меж пальцев так, чтоб брызгала кровь. Совесть не будет мучить, да… Миша прав.
- Не отпускать его, - рявкнул Лассе. - Денег ментам дайте, пусть нам его отдадут. Много денег дайте. Я сейчас сам подъеду, потолкуем. И скажите ему - я не полицейский, так же добр не буду.
