Хотелось орать от того, что ей не дали досмотреть хотя бы чужое счастье. Оттого, что она не смогла увидеть, как девушка целует Эду, как сталкивает с его плеч куртку, как утыкается лицом в его грудь и улыбается, абсолютно счастливая, вдыхает запах его тела – мужской запах, - и как он целует ее, осторожно взяв ее лицо в ладони.
Свое… оно было у Вероники, но, кажется, очень давно.
Она вот так же встречала мужа с работы, помогала ему раздеться, снять куртку, и целовала, обмирая от счастья и вдыхая родной запах, уютный, ни с чем не сравнимый. Порхала бабочкой, щебетала птичкой. Была красива и приветлива. Но… не срослось, не удалось. Не вышло.
И поэтому Вероника давно уже не помнила того, как пахнет мужчина. Давно уже не вскрикивала, как эта чертова Полозкова, когда мужчина так же, как Эду сейчас, прижимался небритым лицом к ее груди, нарочно заставляя ее весело взвизгивать, и целовал, целовал, целовал ее!..
Черт ее знает, отчего ей приспичило влюбиться в этого де Авалоса. Случались в ее жизни и интрижки, и короткие, ни к чему не обязывающие романы. Наводя марафет, разглядывая себя в зеркало, Вероника иногда думала, что умерла – давно и бесповоротно. Ей не хотелось никого любить, ей не хотелось никому нравиться. Ее красота, ее вкус – это все было обязательно для престижа фирмы. Молодая и красивая хозяйка больше располагала к себе клиентов и партнеров. Но ничьи комплименты ее не трогали до глубины души, и верить в чужие льстивые слова не хотелось. Ровно до тех самых пор, пока не появился Авалос.
Черт, проклятый старый пень, это он виноват!
Он тогда тоже поцеловал руку Веронике и посмотрел на нее так… В глазах его был восторг. Абсолютный, искренний, такой чистый, что слов было и не нужно – да, впрочем, Авалос ничего и не сказал, или это горе-толмач перевел не так или вовсе не перевел, - но Вероника растерялась и зарделась как юная девочка, поправляя локон, который итак лежал в ее прическе безукоризненно. И Вероника вдруг ощутила себя живой. Вдруг снова захотела всей этой милой чуши – комплиментов, поцелуев, объятий, - и теплой, уютной, родной близости. Чтобы можно было обнять и просто молчать.
Кто же знал, что Авалос и не подумает за ней ухаживать?
Ну да, он увидел красивую женщину – что с того? Он видел их десятками, наверное. Улыбнулся – но ведь не рассыпался в комплиментах, не начал преследовать и распевать серенады, как вон Эду? Весь дом обсуждал его песнопения под окнами Полозковой… впрочем, он и без этого слишком много делал ей комплиментов, слишком.
Вероника, мучительно потирая лоб, страдая от ужаснейшей мигрени, нехотя призналась себе, что за воображаемое расположение испанца она цеплялась лишь потому, что призрачная надежда на ответные чувства давала ей силы жить и чувствовать себя живой.
Любить.
Она нашла себе новый объект для любви, такой, который казался ей достойным и не испачканным ни ее прошлым, ни бытовухой, ни чем-то смешным, нелепым и жалким.
И вот снова облом…
Даже завтракать с ней он перестал. Вставал раньше? Велел приносить еду в свою комнату? Но, так или иначе, а Вероника неизменно оказывалась за столом одна. Молодой Авалос точно завтракал в спальне Полозковой; Вероника однажды видела, как он направляется туда с подносом – сам нес еду на них двоих. Все еще прихрамывая; обернувшись одним лишь полотенцем после душа… Чертов мальчишка, он и не думает скрывать свои чувства! Он ничего не думает скрывать… и отец смотрит сквозь пальцы на его увлечение!
Вероника тихо прошла за стол, присела. Чертов завтрак! Кусок не лезет в горло и мозг просто воспламеняется!
- Кто-нибудь, - устало позвала Вероника. – Дайте чего-нибудь выпить…
На ее зов из коридора вынырнула Иоланта, словно мрачное приведение. Вероника снова поморщилась – да что ж так не везет? Перед этой замороженной рафинированной дамой высшего света, какую Иоланта из себя старательно изображала, Веронике вовсе не хотелось ударить в грязь лицом. А впрочем… она прислушалась к последним искрам живых чувств, затухающих в ее сердце, почувствовала привычный холод, и поняла, что ей все равно, что подумает о ней Иоланта.
- Quiero... beber alcohol, - с трудом подбирая слова, произнесла Вероника. – Выпить я хочу! Ну, чего смотришь? Неси!
Иоланта не произнесла ни слова. Она лишь глянула направо – по коридору словно сухие листья пролетели, - и через несколько минут на столе стояла бутылка вина.
- Посидишь со мной? – устало спросила Вероника безмолвствующую Иоланту, наливая себе в бокал красного вина. Конечно, Иоланта не могла ее понять. Разумеется, нет. Но, к великому удивлению Вероники, она вдруг шагнула к столу, отодвинула стул и присела, все с таким же непроницаемым лицом глядя на Веронику.
- Что смотришь? – неприязненно поинтересовалась Вероника, пригубив ароматную жидкость. – Не понимаешь, наверное, зачем твой хозяин терпит меня в своем доме? Шепчетесь, наверное, за моей спиной, какая я дура, да? Смеетесь своими противными испанскими голосишками… Хи-хи-хи…
- Muy similar, - внезапно произнесла Иоланта, все так же пристально и спокойно рассматривая Веронику. – Очень, очень похожа… невероятное сходство.
Вероника, разумеется, ни слова не поняла. Глоток, который она сделала, был слишком щедрым. От него приятно зашумело в ушах, тепло потекло по напряженной шее, по печам, и многодневная тяжесть вдруг, как по волшебству, отпустила ее, исчезло. Чувствуя невероятное облегчение, Вероника даже зажмурилась и глотнула еще вина, выпивая не столько алкоголь, как это непередаваемое чувство покоя и расслабленности.
- Что ты там бормочешь? – неодобрительно поинтересовалась она у Иоланты, впрочем, без особого энтузиазма. – Русской дурой меня обзываешь? Думаешь, я на каждого вот так вешаюсь, да? Думаешь, я легкомысленная, легкодоступная, да?
- Рareces a la madre de Eduardo, - произнесла Иоланта все тем же безжизненным, ровным голосом. – Так похожи, что с первого взгляда я подумала – она вернулась.
Вероника разобрала только слова «мать» и «Эдуардо». Ей и в голову не могло прийти то, о чем толкует Иоланта.
- О, да брось! – протянула она, осушив бокал с вином и наливая еще. – Ты говоришь, что я с неуважением отношусь к его матери? Эта сеньора сто лет как в могиле. Ей абсолютно все равно, с кем будет спать ее муж. Впрочем, не переживай сильно, он со мной не спит. И не собирается.
- Ojalá que tenga el aspecto como tu, - все так же тихо и ровно продолжала Иоланта. - Я бы отдала все, чтобы выглядеть так, как вы. Не понимаю, как он устоял? То же лицо, те же волосы, взгляд… Наверное, он ведет с вами дела только потому, что хоть иногда может видеть ее. Не вас – ее. Не понимаю, как он устоял, как не сделал вас своей любовницей.
- Что со мной не так, а? – Вероника, кажется, окончательно охмелела. Она опустошила и второй бокал, излишне аккуратно поставила его на стол и обернулась к Иоланте, щуря глаза, в которых уже было видно опьянение. – Ну что? Чем я плоха? Вот можешь мне объяснить, что такого во мне не так, что твой хозяин от меня шарахается, как от прокаженной? Он сам меня позвал. Он сам меня пригласил, сам устраивал эти увеселения. Он хотел всего этого! Я лишь ему уступала, подыгрывала. И что?! А ничего! В его ухаживаниях не было смысла! Не бы-ло!
