А еще Эду посылал с утра в то самое кафе за выпечкой, и они ели свежие булки с вкуснейшим кофе прямо в постели. Марина обожала эти утренние часы и уют с теплом, что дарили их немудреные совместные завтраки.
Игорь больше не беспокоил ее. Точнее… Однажды он попытался. Честно попытался пролезть в ту новую жизнь, что открылась перед Мариной. Снова какие-то нелепые слова с соцсетях. Снова угрозы, издевки, и намеки на то, что все уже давно считают Марину его невестой. Снова странное, садистское хвастовство якобы им купленной поездкой в Испанию.
«Ты все равно будешь со мной!»
Он пытался вживить эту ядовитую мысль ей в мозг, как чип, как подслушивающее или следящее устройство. Он ломал ее психику снова и снова, припоминая ей, как она его любила – слепо и без оглядки, - и спрашивал, что изменилось. Пытаясь снова поселить в ее душе чувство вины, говорил о том, что мать ее уже начала говорить о свадьбе, и Марине самой придется объяснять всем знакомым и родным, почему она не собирается выходить за Игоря, если она посмеет отказаться, взбрыкнуть.
Сто раз ответить на один и тот же вопрос, сто раз мучительно покраснеть, сто раз развеять чьи-то ожидания и услышать «ну вот, а я уже купила подарок и наряд»… Сто трудных разговоров, недомолвок, извинений и уговоров… Он нарочно загонял ее обратно, в ту жизнь, в которой она всем была должна и передо всеми виновата, чтобы раздавить ее грузом ответственности.
Это Марина перевела Эду. Он не мог не заметить, что ей пишет посторонний мужчина, притом уже не первый не раз, и Марина хотела, чтобы Эду не хмурился и не напрягался всякий раз, когда она просматривала соцсеть.
- Вот видишь, - показывая Эду результат перевода Гугл переводчике, - он просто мучает меня. Ему это нравится. Он лжет и распускает слухи.
Эду ничего не ответил.
Он просто взял телефон и сфотографировал их с Мариной вдвоем – в весьма недвусмысленной ситуации, не одетыми, в постели, - и вместо ответа отослал фотографию Игорю.
- Скажи ему, - велел Эду, - что изменилось это. Сменился мужчина, который теперь рядом с тобой.
Марина, как зачарованная, смотрела на экран. На фото. На вое лицо, полускрытое рассыпавшимися волосами, на то, как она уткнулась в грудь вальяжно развалившегося в подушках Эду, и видела, что Игорь набирает какой-то текст в ответ. Он писал быстро-быстро, затем останавливался, снова начинал писать, но ответа от него так и не пришло.
- Он в ярости, - определила Марина, и Эду беспечно пожал плечами.
- Лгун должен отвечать за свои слова, - сказал он. – Если он всем рассказывает, что ты его женщина, так пусть теперь объяснит, что его женщина делает в постели с другим мужчиной.
***
Днем Эду уехал в больницу на очередной осмотр. Рана его больше не беспокоила, и он уже собирался на тренировки, сразу, как разрешит врач. Марина же осталась работать; бросать Веронику на полпути ни с чем она не хотела. Тем более что Вероника повела себя, прямо скажем, очень сдержанно, услышав новость о Марине и Эду. Никакого скандала. Никаких криков об обязанностях и работе. Абсолютное молчание.
Марина ожидала от начальницы каких-то ядовитых слов, истерики, угроз увольнения – хотя, кажется, сейчас это было не актуально, - и не получив всего этого, была благодарна ей. Хотя бы за это покладистое молчание, да. Поэтому свои обязанности перед начальницей Марина собиралась исполнить от и до. Пару раз Вероника приезжала сюда, в гнездышко Марины и Эду, с какими-то уточнениями, но и тогда, оставшись с Мариной наедине, Вероника не сказала ни слова укора. И Марина была ей за это действительно благодарна.
От порыва легкого ветерка взлетели тонкие белые занавеси, перелистнулись с шелестом страницы в словаре, и Марина заулыбалась, услышав внизу, на улице, какие-то веселые возгласы, смех, приветствия. Скорее всего, это было очередное представление, которое устраивал хозяин кафе, как он сам говорил – для привлечения клиентов и туристов. Иногда он звал уличных музыкантов и танцовщиц, и они вечерами, в свете фонарей, в ярких юбках, в туфлях с каблуками, отбивали фламенко на каменной мостовой. Щелкали кастаньеты, и Марина в восторге высовывалась из окна, чтобы рассмотреть это импровизированное представление.
Вот и сейчас, кажется, было такой же небольшой праздник. Дерзко и громко зазвучали струны гитары, кто-то оглушительно звонко захлопал в ладоши, и Марина не вынесла – подскочила, откинула шторы и высунулась из окна.
Да, танцевали эти самые танцовщицы. Стучали кастаньеты; а на гитаре играл Эду – Марина рассмеялась во все горло, наблюдая, как он лихо ударяет по струнам.
- Марина! – крикнул он, услышав ее смех. – Спускайся к нам! Я хочу, чтобы ты станцевала для меня! Только для мня!
- Я же не умею, - весело ответила Марина, слегка смутившись.
- Так мы научим тебя! Научим! – послышались крики. – Станцуй для своего мужчины! Он будет любить тебя еще сильнее!
«А почему бы и нет, - озорно подумала Марина. – Господи, да чего стесняться! Отчего нет!»
- Иду! – ответила она, набравшись смелости.
Она поспешно закрыла окно, захлопнула книги, наскоро перед зеркалом поправила волосы, и поспешила туда, на улицу.
Запирая дверь, она улыбалась; голос Эду все еще чудился ей, он в нетерпении звал девушку, и Марина ступила на лестницу, прислушиваясь к уличным звукам. Как вдруг…
Удар, обрушившийся на ее голову сзади, словно взорвал в ее мозгу черную бомбу, и последнее, что она помнила – это собственные пальцы, судорожно сжавшиеся на перилах.
Вероника плюхнулась на сидение автомобиля Грасиелы и с омерзением вытерла пальцы о чехол, оставляя красные жирные следы. Кровь на ее пальцах уже запеклась, въелась под ногти, женщине хотелось тереть, тереть кожу, чтобы избавиться от жгучего ощущения теплой и липкой влаги на руках – и позабыть, как крошится в руках губчатый, как пемза, камень…
Полозкову она бросила там же, на лестнице, где подкараулила ее. Решение напасть, ударить возникло спонтанно, и Веронике очень повезло, что Марина вышла на лестничную площадку. Только потом Вероника сообразила, что если бы нападение произошло там, в квартире Эду, то подозреваемых начали бы искать среди знакомых Марины, ведь чужого человека девушка бы не впустила в дом так вот запросто, не подняв при этом шума.
«Повезло, - злобно радуясь, думала Вероника, припомнив, как отыскала на клумбе, под распускающимися цветами, какой-то обломок кирпича или нечто похожее, как поднялась на нужный этаж и услышала, как Полозкова выскакивает на лестничную площадку. – Пусть гадают теперь, кому она не угодила».
Поначалу Вероника хотела стащить девушку вниз, уложить в темный угол, чтобы эта курица истекла кровью прежде, чем ее хватятся, и осталась парализованным инвалидом, но обмякшее тело Марины оказалось отчего-то слишком тяжелым. К тому же, кровь из раны на виске лила и лила. Удар пришелся вскользь, и лишь поэтому Марина была еще жива. Если бы Вероника не промахнулась, если б в последний момент ее руки не затряслись от ярости, этого удара было бы достаточно, чтобы убить.
