«Он может знать, - стиснув зубы, подумала Марина. – Может все знать. И вообще, может, попрощаться пришел. Тем более скрывать все это глупо. Скажу».
«Ду-у-ура!» - провыла в голове возмущенная Анька и замолкла, потому что дверь открылась и вошел Эду. И сразу из головы Марины вылетели все мысли, и чувства разом погасли и снова вспыхнули ослепительно-белым огнем, потому что Эду не сказал ничего. Он просто шагнул к Марине и стиснул ее в объятьях, целовал, целовал, целовал, словно они не виделись целую вечность.
- Почему ты плакала? – пробормотал он, жадно утыкаясь лицом в ее грудь, тиская и сжимая ее больничную одежду, словно желая рывком содрать ее и добраться голодными губами до вожделенной груди, прихватить соски, нацеловать их до ярко-красного цвета. – Не надо! Нельзя плакать! Тебе теперь нельзя…
- Ты не приходил, - всхлипывала Марина, изо всех сил стискивая Эду, прижимаясь к нему так, словно жизнь уходила из ее тела, а напитаться новой она могла лишь от Эду. Он поглаживал ее вздрагивающую спинку, ее волосы, и Марина слышала. как он тихонько смеется.
- Меня не пускала полиция, - ответил он. - О-о-о, они тебя так охраняют! Подозревают всех! Ну же, не плачь, Doncella de nieve. Что это, слезы? Или это просто сердце твое тает под нашим горячим солнцем?
Эду чуть отстранился и осторожно отвел прядь волос с лица Марины, и та спохватилась, вспомнила, как выглядит, громко и безудержно разрыдалась, закрывая ладонями лицо, пораненный висок с выбритой дорожкой в волосах, синяк, расплывшийся на скуле и швы, некрасиво стягивающие кожу.
- Не смотри на меня, - всхлипывала она отчаянно, - я такая некрасивая…
Эду изумленно глянул на девушку – и рассмеялся, снова привлекая ее к себе, уютно обнимая ее и целуя в лохматую макушку.
- Самая красивая, - уверенно произнес он. – Что волосы? Они отрастут. Синяков я тоже видел немало. Ты самая красивая, моя Doncella de nieve, - голос Эду дрогнул, он крепче прижал к себе девушку, и Марина услышала, как сильно забилось его сердце. – Самая красивая и самая сильная. Врачи боялись, что это потрясение навредит тебе, но…
«Ага, - Марина почувствовала себя так, словно ее окатили ледяной водой, и сотни мелких игл впились разом в ее нервы. – Знает… кажется, знает… и что же скажет на это?!»
- … но все обошлось, - хрипло закончил Эду, словно в горле у него внезапно пересохло. Его ладонь осторожно легла на ее живот, и Марина только ахнула от спазма, охватившего все ее существо, словно тело чуть не выплеснуло ее душу вон. – Здесь все обошлось, - продолжил Эду, поглаживая животик девушки, так осторожно, словно любое прикосновение могло навредить. – Никакой угрозы нет. Все очень хорошо, Марина. Ты очень сильная и крепкая.
Он отстранил девушку от себя и пытливо глянул в ее глаза – перепуганные, от залегших под ними теней кажущиеся просто огромными, - и произнес:
- Ты знала… о ребенке?
Марина залилась краской и не смогла ответить сразу, лишь головой затрясла – нет, нет!
- Такой маленький срок, - забормотала она, пряча глаза и словно отыскивая себе оправдания. – Всего пару недель, может, чуть больше… я не заметила даже… Я не знала! Честно!
Эду недоверчиво хмыкнул, и Марина изо всех сил ухватилась за его руку, поглаживающую ее живот. Она не понимала причины его молчания, не понимала, почему молодой человек напряжен, хотя чувствовала, как подрагивают его пальцы, ласкающие ее, и ощущала его мягкую осторожность, с которой он прикасался к ее телу. Эта бережность, эти теплые мягкие касания снова вернули в сердце Марины веру, она почувствовала себя отчаянно, до головокружения счастливой, потому что Эду был вот он, рядом, и от него исходили только забота и любовь. Того нервного, стыдливого и трусоватого страха, что Марина учуяла в день расставания с Игорем, в Эду не было. Он не собирался говорить ей ранящих и неприятных слов; не собирался избавляться от нее, бормоча дежурные пошлые слова "давай останемся друзьями". Он пришел, и Марина снова почувствовала, что они с Эду единое целое. Как можно не верить ему? Как можно сомневаться?
- Не сердись, - почти с отчаянием произнесла она, доверчиво заглядывая в его темные глаза. – Я не стала бы обманывать тебя. Я не знала! Почему ты молчишь?
- Потому что, - хрипло произнес Эду, - потому что мне сложно сказать то, что я хочу сказать… А Иоланта заверила меня, что это нужно сделать быстрее, иначе этот маленький животик скоро станет во-о-от таким огромным и круглым, - пальцы Эду чуть сжались на ткани. Он опустил взгляд, глубоко вздохнул, словно решаясь на самый отчаянный в его жизни шаг, просто сунул руку в карман и достал маленькую коробочку, при виде которой Марина даже дышать перестала. – А невесты на своих свадьбах хотят быть самыми красивыми… Марина. Ты выйдешь за меня замуж?
Эти слова Марина выучила еще на первом курсе. Может, даже раньше; в них она слышала какую-то магию, смех мечты, которую никому не удается поймать за хвост. Где-то в глубине души она хотела, чтобы однажды ей сказали эти слова – именно на этом языке, - она мечтала об этом и сотни раз представляла, как это могло бы быть, но не ожидала, что ее мечта исполнится так быстро. И сейчас эти слова не просто заставили ее потерять дар речи - они вышибли из нее дыхание, они потрясли ее так глубоко, что еще миг - и она задохнулась бы, потому что, казалось, и сердце ее от потрясения замерло и прошла целая вечность прежде, чем оно снова дрогнуло и забилось с неистовой силой, разливая по телу неимоверный жар и ликование.
Эду смотрел на нее, и Марина видела, как он волнуется – так, словно она могла ответить ему отказом, словно могла рассмеяться в лицо и прогнать прочь, и это ранило бы его, убило верне, чем взбесившийся бык.
Потрясенная, она глядела на колечко в атласном белом гнезде, на то, как пыльцы Эду его вынимают и как осторожно надевают ей на пальчик – так, как и полагается надевать кольца невестам, - и ей казалось, что в ушах ее стоит стеклянный звон.
«Ну, ты, Полозкова, блин, даешь, - изумленно произнесла воображаемая Анька. – Сеньора де Авалос, однако. Официальное предложение! Щас на колено встанет, смотри. Не Марина Санна Степаненко, или как там этого сволоча Игоря фамилия, а сеньора де Авалос! Да половина знакомых передохнет, кто от зависти, кто от охренения! Съездила Марина в Испанию, поработала...»
- О, да, Эду, - прошептала, потрясенная, Марина, не отрывая взгляда от своей руки, на которой теперь сияло это кольцо. – Да! Конечно! Я выйду за тебя!
- Иди ко мне, Doncella de nieve, обними меня. Я чуть с ума не сошел.
Она порывисто приникла к Эду, бросилась ему на шею, чувствуя, как он рывком откидывает одеяло, запускает руку меж ее горячих бедер и прихватывает ее чувствительное тело там, жадно и нетерпеливо, до стона, до мокрых трусиков, до сладких спазмов, от которых ее живот сам собой вздрагивает и подтягивается. И все вопросы, до того булавочными уколами терзавшие ее мозг, растворились и испарились сами собой; мельком Марина думала и о том, что Эду делает это из-за ребенка, то есть поступает правильно, так, как должен. Но тот, кого заставляют жениться обязательства, не бывает таким нетерпеливым и жадным, он не целует так откровенно и ненасытно, и руки его не тискают желанное тело девушки так горячо и бессовестно.
