- Но вы произнесли слово «месть», - не отставал нудный блюститель порядка, с таким же скучающим видом рассматривая стену. – Por qué?
- Почему? – переспросила Вероника, ошарашенная, сбитая с толку. – Но я не знаю… я правда не знаю, зачем нужно было нападать на сеньориту Марину.
На этом расспросы закончились, и никто больше Веронику не тревожил.
И все бы ничего, если б не это странное оживление. Чем дольше оно продолжалось, тем сильнее атмосфера праздника наполняла дом, и однажды поутру, только что позавтракав, поднимаясь на второй этаж, Вероника увидела то, что все объяснило.
Белое-белое-платье.
Эду провожал какую-то говорливую женщину. Слова, казалось, горохом сыпались из ее рта, она тараторила и тараторила, разводя руками, что-то показывая, взбивая пену воображаемых кружев и приглаживая ленты, а в руке у нее был зажат какой-то яркий глянцевый журнал, на котором помертвевшая Вероника рассмотрела невесту. И сразу все встало на свои места, вся эта суета и праздничное оживление, волнение, от которого Эду становился рассеянным и немного взволнованным. И сразу вспомнилась Иоланта, перебирающая какие-то образцы тканей – Вероника еще с удивлением подумала, зачем ей эти шелка, слишком уж светлые и нежные, чтобы перетягивать мебель, например, - и де Авалосы, горячо спорящие о какой-то церкви…
Свадьба.
Полозкова, эта курица с овечьими невинными глазами, вытянула самый счастливый билет. То ли плакалась Авалосу-младшему, сетуя на свою судьбу, жалуясь на побои, на камень, рассекший ей висок, наматывала сопли на кулак до тех пор, пока он не смягчился, пожалел ее и позвал замуж? Нет, не может быть он таким дураком! Не может он так дешево купиться на слезы смазливой девчонки! Не стоит она ни цветов, которыми собирались украшать дом, ни украшений, которые Авалос-старший торжественно передал Эду, как семейную реликвию, которую достают только в самых торжественных случаях, ничего этого она не стоит!
Но Марина, видимо, для Эду стоила и большего, коль скоро однажды, спустившись к завтраку, Вероника с изумлением увидела за столом Аньку. Девица выглядела бледной – это и понятно, после московской зимы, - уставшей после перелета, но не менее жизнерадостной, чем обычно. На ней было надето что-то яркое, кричащее, и Вероника даже поморщилась – так нелепо Анька выглядела здесь, так она не вписывалась в окружающую действительность. Она Аньку не любила, и это было взаимно. Вероника считала ее слишком дерзкой, беспардонной девицей, вечно лезущей не в свое дело, и Анька это знала. Анькиным отцом был финдиректор и совладельцем фирмы Вероники, и девица эта была вхожа всюду. Вероника с трудом терпела ее, когда та едва не пинком раскрывала двери в кабинет своего папаши, а уж тут… тут переносить ее вульгарное присутствие было выше всяких сил.
- Вероника Андреевна, - прощебетала девица, совершенно не смущаясь и даже не отвлекаясь от своих поисков в телефоне каких-то фото. – Доброе утро! Прекрасно выглядите!
- Ты здесь что делаешь? – игнорируя приветствие Аньки, почти рявкнула Вероника, усаживаясь за стол.
- Так на свадьбу Маришки приехала, - невинно хлопая бесстыжими глазками, пропищала Анька деланно-вежливым, сладким до приторности голоском. - Ой, какая она молодец! Какого жениха отхватила!
Молодец!
Вероника глянула на гаджет девицы и поморщилась; там были просто неисчислимые количества фото от Полозковой. Анька перебирала их, рассматривая счастливые лица, красивые платья, яркие виды, и Вероника поняла, что и еще один кусок жизни прошел мимо нее, и достался кому-то другому. По пестрому мельканию фото под пальцами Аньки Вероника поняла, что Эду снова выступает – очень успешно, красуясь на арене, посвящая свои победы Марине. Она, разумеется, все эти поединки проводит среди публики – краем глаза Вероника заметила фото, на котором голубки целуются, она – перегнувшись через ограждение, он – вытянувшись, устремившись к ней всем телом. Красивое шитье его костюма испачкано кровью, руки тоже – кажется, Эду зажимал в пальцах свою награду, уши поверженного быка, - но это не мешало Марине им восхищаться.
«Можно было догадаться, - ядовито подумала Вероника, - не так уж сильно я ее треснула, чтоб она так долго ваялась в больнице! Утащил ее в какой-нибудь отель, скрыл, спрятал ото всех, пока не найдут напавшего… Таскаются по Андалусии, путешествуют. Репетируют медовый месяц…»
***
Марина появилась в особняке де Авалосов только перед самой свадьбой, и Вероника снова ощутила себя очень ненужной, лишней, посторонней вещью, непонятно как попавшей в этот дом. Они ввалились втроем – Марина, Эду и Анька, - шумной компанией, хохочущей и болтающей без умолку. От них пахло горячим воздухом, праздником, цветущими деревьями Андалусии и дорогой. Притом Анька, не понимающая по-испански ни слова, смотрелась куда более «своей», чем Вероника, которая прожила тут почти месяц.
Анька не пожелала сидеть взаперти в особняке де Авалосов и сразу же после приезда съехала в отель. По крайней мере, она так сказала Веронике. Теперь же стало ясно, что она просто присоединилась к подружке и вместе с ней каталась по Испании. Интересно, отчего это все скрывается от Вероники?..
Марина давно поправилась после травмы, окрепла. Она очень изменилась; из ее взгляда исчезло затравленное, неуверенное выражение, она смотрела прямо, смело, и даже недовольная мина Вероники не смогла заставить ее смутиться. Она стала очень уверенной в себе, очень спокойной, в лице ее появилась твердость – вылез, наконец, характер, который до сих пор помогал ей держаться на плаву. Она недаром позвала Аньку, и даже не оповестила своих родителей. Кажется, Марина твердо решила начать новую жизнь, в которой нет места всему тому, что травмировало ее, и те люди, что пожирали ее жизнь, ее нервы, были оставлены в прошлом. Горячее солнце Андалусии позолотило ее кожу, яркое алое платье, видимо, купленное недавно, делало ее похожей на танцовщицу фламенко, и Вероника поймала себя на мысли, что Марина стала очень похожа на испанку. Она словно всю свою жизнь ждала момента, когда сможет вот так переродиться, раскрыться, стать тем, кем мечтала
- Я все сделала, - произнесла Марина, оставив свою веселящуюся подругу и жениха, подходя к начальнице - теперь можно сказать, что к бывшей начальнице, - и вручая ей папку с переведенными документами.
Веронике показалось, что эта фраза была какая-то неловкая, произнесенная почти с акцентом. Марина почти отвыкла говорить по-русски. Кажется, она даже думала теперь по-испански, и, прежде чем заговорить с Вероникой, задумалась, замешкалась.
«Ах ты, дрянь, - Веронике хотелось хлестнуть документами по этому уверенному, спокойному лицу, по шраму от операции, прикрытому отрастающими волосами, - ты посмотри, как она косит под местную! Принцесса крови прям! Кривляется, не понимает русского языка!»
Внезапно Веронике захотелось довести начатое до конца. Захотелось выйти на улицу, отыскать камень поувесистее и ночью им раскрошить этой зазнавшейся девчонке все лицо. Не убить, но искалечить бесповоротно, вернуть в глаза выражение отчаяния и бесконечной боли, превратить цветущую девушку в урода, которому даже говорить трудно. После этого злодеяния трудно будет отмыться и укрыться от правосудия, практически невозможно, но зато будет разрушено чужое счастье, такое простое и такое недоступное ей, Веронике.
