– Ах ты, расфуфыренный пижон, – шипела Ветта, отступая за спины поздравляющих гостей, брезгливо отирая руку о новую шелковую юбку. – Шелковая манишка! Ну, я вам устрою…
Забравшись в укромный уголок потемнее, за портьеры, она задрала юбку и извлекла своих полусонных замороженных гусениц в банке. Поколдовав немного, она одну за другой отправила их в розовый венок на голове соперницы и проследила, чтоб гусеницы надежно спрятались в бутонах и листьях.
Элиза как будто бы ничего не заметила. Она вообще была бледна, будто напугана чем-то, и Ветте показалось, что невеста то и дело оглядывает гостей, отыскивая кого-то взглядом. Но Ветта списала это на неловкость Элизы перед ее вчерашними ухажерами, перед юношами, которые катали ее по городу на экипажах и качали на качелях на славных летних пикниках. В конце концов, они все облизнулись с невестой! А ведь наверняка строили планы. Дурачье.
«Хе-хе-хе!» – подумала Ветта, наблюдая, как последняя гусеница исчезает в розовых лепестках. Вероятно, там, если поискать как следует, можно найти дремлющую мошку или крохотную бабочку. А может, там просто теплее. Кто их, червяков, знает.
Артур, конечно, разоделся как король, в ослепительно-белое с благородным серебром. Даже небольшую мантию из блескучего черного меха умудрился пристроить на плечах. Рассматривая молодого человека, невольно любуясь его статью, красивыми жестами, исполненными достоинства, Ветта очень пожалела, что не оставила пару червяков для жениха.
«А что, – размышляла она. – Они б его покусали, он бы начал вопить, и уже не был бы таким важным и привлекательным! А если б одна богинька кусанула его за нос, он бы тоже стал уродливым. Тогда и Элиза могла б его бросить. А я тут как тут! Я б его утешила и сказала, что он не урод. И тогда б он на мне точно женился!»
Но, несмотря на эти зловредные мысли, Ветта все же очень хотела, чтобы случилось чудо, и Артур сам, без гусениц в волосах и с носом на месте, вдруг передумал и вернулся к ней. Может, рассмотрев в ней те достоинства, что не видел раньше. Ведь, в конце концов, они едва знакомы! А если б он узнал ее получше? Если б у нее был хоть шанс поразить его своим умом, своей скромностью и добротой?! Если б он понял, какая она замечательная?! Вряд ли он тогда побежал вприпрыжку за первой попавшейся девицей!
Может, поразить его красотой своих танцев? А что? Танцевать она умела и любила. Или спеть? Пела Ветта тоже неплохо. Только громко, пискляво и не попадала в ноты. Но в целом хорошо. Или вот еще верный способ – заставить Артура ревновать! Если он увидит, что она нарядна, весела и флиртует с другими парнями, он невольно призадумается, что он потерял! И вероятно поймет, что не такой уж он незаменимый!
«Надо у него под носом с кем-нибудь закружиться в танце! – размышляла Ветта. – И делать вид, что мне радостно! Пусть не думает, что я о нем страдаю…»
Свободных кавалеров нашлось немало, и Ветта, направляясь за жертвой и размышляя, какую бы хитрость придумать, чтобы заманить потанцевать хоть кого-нибудь, внезапно обнаружила, что ей улыбаются вполне доброжелательно, и никто не отворачивается, как прежде, делая вид, что не замечают ее.
«Эх, знать бы приворотное заклятье! – думала Ветта, радостно улыбаясь в ответ и не понимая причину такой перемены. – Или сходить на Старую Дубовую улицу, к старой ведьме Катрине. Она бы помогла. Да только денег нет…»
В этот самый миг до Ветты вдруг дошло, что денег-то у нее теперь полно. Артур же прислал ей обещанное! И люди об этом прекрасно знают. В этом чертовом городе целая тьма чертовых ясновидцев… Наверное, посчитали все, до последнего пятачка в дареных сундуках, в своих видениях. Вот поэтому молодые люди, которые раньше на Ветту и не смотрели, теперь так мило ей улыбаются!
«Так это же прекрасно! – подумала Ветта, с видом победительницы поглядывая на Артура и Элизу, которые церемонно раскланивались с гостями. – Если он сам не одумается, я могу заплатить ведьме. Ей не страшно брать на свою черную душу грехи; возьмет и еще один, для меня. Приворожит его, негодяя!»
От этой мысли настроение у Ветты улучшилось как никогда. Она милостиво подала руку первому попавшемуся молодому человеку и встала с ним в пару на танцы.
***
Элиза не знали ни дня покоя с того странного вечера, когда незнакомец в библиотеке едва не овладел ее телом. Но разумом, мыслями ее он овладел совершенно точно.
Ни дня не проходило без того, чтобы Элиза не вспоминала его синие, холодные, но такие прекрасные глаза. В самые неподходящие моменты накатывало вдруг отчетливое ощущение поцелуя, до мельчайших подробностей. Шумное дыхание и нежный, едва слышный звук поцелуя, страстного касания губ. Тепло мужских губ, мягкость языка, ласкающего ее язык. Проникновения горячего языка в ее рот, порочные и страстные, почти насильные, очень интимные и сексуальные. Это было по-настоящему, по-взрослому, и совсем не то же самое, что робкие поцелуи того же Стира.
Эти ощущения были непривычны и незнакомы Элизе. Казалось, что это нечто бессовестное и развратное, и ей хотелось быть такой – откровенной и бесстыжей в своих желаниях. Это пугало ее и одновременно с тем придавало сил и будило в ней какую-то другую, новую Элизу. Отчаянную, дерзкую, откровенную в своих желаниях. Готовую откинуть предрассудки и страх, позабыть о женихе и отдаться неизвестному всецело, без остатка.
Хотелось рассыпать волосы по постели, ощутить на своем извивающемся, бьющемся теле тяжесть мужского тела. Хотелось, чтобы незнакомец целовал ее, брал ее языком в рот, доведя до исступления, до умопомрачения. Хотелось, чтобы он касался ее горячего жаждущего лона, дразня и доводя до криков своими ласками. В пылающем воображении Элизы его пальцы, поглаживая ставшие неимоверно чувствительными влажные набухшие губки, вдруг коварно и сильно толкались внутрь ее тела, стремясь достигнуть самого центра ее желания и погасить терзающую девушку страсть. Элиза искусывала губы, чтобы не раскричаться от охватывающих все ее тело сладких спазмов.
Она обмирала, когда эти видения доводили ее до дрожи, почти до стона, до головокружения. За завтраком ей вдруг чудилось свежее морозное дыхание над плечом, и она едва сдерживала себя от того, чтобы обернуться. А вдруг ОН стоит позади нее?!
Но, разумеется, никого, кроме отца и матери, за завтраком не присутствовало, и Элиза маялась, не зная, как расспросить отца о его странном ночном госте. Что вообще это за человек? Откуда взялся?
«А вдруг он расскажет всем об этом происшествии в библиотеке?! – в ужасе думала Элиза, и сердце ее замирало от страха и стыда, пришедших на смену томительным сладким грезам. – Я тоже хороша! Целоваться и так вести себя с незнакомцев после помолвки! Позволить ему…»
Тут Элиза вспоминала его ласковые руки, прямо у себя на коже, на бедре. И самое опасное, самое прекрасное и самое желанное прикосновение – там, между ног, от воспоминания о котором она вертелась на стуле и стискивала колени, кое-как справляясь с возбуждением. Он будто поймал кончиками пальцев самую чувствительную точку на ее теле, местечко, в котором было заключено все наслаждение, какое себе можно вообразить. От касания к этой точке Элиза вдруг позабыла, как дышать. Все ее существо наполнилось блаженством, которое пульсировало и билось, расцветая там, под пальцами незнакомца, и прорастая в ее тело горячим и сильным безумным наслаждением.
