– Что! – вскричал Эрвин, ухватив девушку за плечи. – Что он собрался натворить?!
Но Марьяна смеялась, и ни слова не говорила.
– Дочь погибели, – выдохнул Эрвин яростно и брезгливо, оттолкнув от себя красавицу. В сердце его кровоточила незаживающая рана, нанесенная жестокой Марьяной вернее кинжала. – Ядовитая жаба в обличье белой лилии! Твое сердце черно и мертво! Вот почему ты избегала смотреть мне в глаза! Видит магия, мне стыдно и противно, что я все это время грезил о тебе! Я не позволю свершиться злу! Я поймаю твоего подельника, а потом вернусь за тобой, порочная дрянь!
– Справедливейший и честнейший, – издеваясь, выкрикнула Марьяна. – Не можешь покарать меня, пока зло не свершилось? Не имеешь права опустить свой меч намою голову? Ну же, переступи через свою добродетель! Ударь меня! Накажи! Найди в себе силу большую, чем твое служение! Не будь же таким скучным! Ну же! И я позволю тебе поцеловать себя!
Но Эрвин больше не хотел эту женщину. Он отступал от нее в таком ужасе, словно перед ним корчился сам Сатана, а не смеялась заливисто красивая девушка.
Дом ее Эрвин покидал в панике; он очень спешил в город, чтобы предотвратить неминуемое зло, но куда бежать и кого искать – этого он не знал.
На лестнице его тайно остановила служанка, девчушка-одуванчик. От страха ее трясло, но она не могла отпустить Эрвина в никуда.
– Господин, – шептала она, уцепившись в его одежду дрожащими руками. – Они задумали что-то очень плохое! Кажется, речь шла об Инквизитории. Кажется, госпожа Марьяна упрашивала этого юношу обокрасть Инквизиторий. Его магические сокровища пленили ее разум! А он боялся, очень боялся! Она над ним смеялась и просила снова. И так до тех пор, пока он не согласился. Она смеялась и целовала его, а он трясся, но соглашался. Господин, как страшно мне!
Она в слезах прижалась к Эрвину, к его богатой одежде, и он вдруг ощутил тепло, от которого вздохнул свободнее. То самое, о которм мечтал и которое нашел слишком поздно. Сейчас нужно было спешить, а емутак хотелось задержаться подольше!
– Страшно не одной тебе, дитя мое, – ответил он, отогреваясь этим человеческим теплом и не желая разрывать объятий. – Но не бойся. Я их остановлю. И вернусь, – он глянул на девушку, изумленный, что ранее не замечал ее прелести. – Вернусь к тебе!
Но его чаяниям не суждено было сбыться.
Ловкий вор проник в Инквизиторий, ведь он был вхож в него, и ему доверяли.
Беспечный Четырнадцатый хотел угостить друга. Он повернулся к нему спиной безо всякой задней мысли, и тот нанес свой роковой удар, наученный прекрасной мерзавкой. Когда подоспел Эрвин, Четырнадцатый был уже мертв, и хрустального сердца в его груди уже не было…
Теперь было можно.
Спеша в дом Марьяны по мертвому тихому снегу, Эрвин желал лишь одного – отсечь ей голову, выдумавшую такое зверство. Он на ходу облачался в святые одежды, шептал молитвы и просьбы магии принять грешную душу. В ее дом он уже ворвался бедой, отпирающей все двери силой.
Но и здесь он опоздал.
Птичка вылетела из клетки, как его снегири, оставив на полу в разоренном гнезде мертвую служанку с опаленными волосами. Девушка-одуванчик лежала в золе, как та самая канарейка, неловко подвернув руку и уткнувшись лицом в пол. Платье на ней было порвано и сожжено, и, словно издевательство, была выставлена напоказ метка Принадлежности. Марьяна наверняка знала об этой метке. Может, увидела. Может, ей рассказали. Вероятно, ее черная душа завидовала девчонке, и злилась на Эрвина, к которому ничего не чувствовала. Только мертвое безразличие. И Марьяна нала способ отомстить обоим.
Та, с которой Эрвин перекинулся всего несколькими словами, та, которая ходила рядом, но оставалась незамеченной, была его истиной любовью. Нужно было всего-то подождать, пережить зиму, и весной пришло бы чувство, счастье и любовь.
Но они не пришли. Они остались похороненными в серой золе остывшего камина.
И Эрвин выл и рычал, укачивая бездыханное тело и роняя холодные сапфировые слезы, потому что душу его сковал мертвый холод… В тот день и в тот час Эрвин пожелал право убивать прежде, чем совершился грех, прежде, чем планы злодея сбудутся. Он отрекся от добродетели и проклял свое служение - да и сам был проклят...
Глава 14. Швея Ротозеев
Отец Артура притащил Ветту в свой дом после передряги на Старой Дубовой улице. Притом вел он ее не обычным путем, а какими-то кривыми закоулками, узкими проулками, дворами. Они бежали по каким-то поистине крысиным лазам, по таким узким проходам, что еле протискивались меж домов. И в дом Эйбрамсонов проникли они через какой-то узкий лаз. Карабкаясь по нему, Ветта испортила и испачкала свое новое платье окончательно.
«Человеку тут тесно, – пыхтя и сбивая коленки, думала Ветта, ползя вперед, вслед за Эйбрамсоном-старшим, – а вот хорькам – в самый раз…»
Встретили беглецов весьма холодно.
Почтенная дама, матушка Артура, женщина высокая, стройная, со следами былой красоты на увядшем лице, держалась подчеркнуто прямо, и Ветта поморщила нос, ощутив себя под ее высокомерным взглядом точно так же, как чувствуешь себя перед строгим учителем, не выучив урок. Оглядев девушку, она вздернула голову, на которой серебряно-золотой короной лежали косы, и поджала губы, словно истинная аристократка, брезгующая обществом Ветты.
– Так значит, – тягуче, медленно произнесла она, похлопывая по ладони сложенным веером, – ты все-таки нашла способ, как проникнуть в наш дом.
В веере у нее была спрятана волшебная палочка, привязанная за запястье на леточку, и Ветта едко, издевательски усмехнулась. Сколько б мадам Эйбрамсон не строила из себя герцогиню, а от своих плебейских замашек избавиться так и не смогла…
– Потише-ка с вашими выражениями! – грубо огрызнулась Ветта, подобрав юбки и безо всякого стеснения обходя матушку своего несостоявшегося жениха, да еще и плечом ее толкая, скорее всего намеренно. – Я к вам не за подаянием явилась, и не кусок хлеба выпрашивать. И вам бы радоваться, что вы меня принимаете в вашем доме. А то я посмотрю, золотишком разжились, а манерам обучаться некогда было?!
Мадам Эйбрамсон надменно вздернула бровь, изображая на своем желчном лице крайнюю степень удивления, но тут за юную гостью вступился папаша Эйбрамсон.
– Она наша новая Швея, – сообщил он ворчливо и тихо, так, чтобы Ветта неуслышала. – Сегодня ведьмы не стало, Тринадцатый вытряс из ее протухшей туши душу. А у этой девчонки, кажется, есть задатки. Моли магию, – выкрикнул он злобно, увидев, как женщина смертельно побледнела, услышав страшное имя – Тринадцатый, – чтобы эта девчонка смогла сшить нам новые гладкие шкуры, чтобы мы могли напялить их и удрать, спрятаться, пока нас не накрыло провидение Господе и кара за наши грехи!
– Не зря, – прошептала мадам Эйбрамсон, у которой вид был таков, будто она сейчас рухнет и отдаст Богу душу, – не зря наперсток перестал действовать! Не зря он больше не помогал играть! Это могло означать только одно – Они снова пролезли сюда! Уже тогда надо было бежать! Какие свадьбы…
