– Ну, глянешь на себя? – он отыскал в своем кармане зеркальце и подал его Ветте. – Как тебе эффект?
Ветта нерешительно взяла зеркальце, глянула в него одним глазком и ахнула.
Нет, конечно, она не изменилась, и не стала другой уж слишком. Любой, кто посмотрел бы на нее, узнал бы старую добрую Ветту. И все же перемены были разительные. Она больше не была лупоглазой полоротой девчонкой. Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы понять, что она – аристократичная изысканная дама, умеющая держаться с достоинством. Из ее черт исчезло все нелепое, смешное и жалкое, глаза больше не смотрели удивленно и странно, как не в пору разбуженный совенок из дупла. Она поправила светлые, чуть вьющиеся на висках волосы, и ее жест был изысканный и красивый.
– Вот это да-а-а! – заорала Ветта, вместо себя увидев в зеркальце великосветскую графиню, и Артур поморщил нос.
– А вот рот бы тебе лучше не открывать, – заметил он брезгливо. – Сердце, к сожалению, ума тебе не придало…
Ветта смолчала, но обиду затаила.
– Интересно, заметила она, – чего это ты так откровенен со мной?
– А откровенен я потому, – таинственно ответил Артур, – что теперь мы заодно. Плюс твое собственное сердце, – он многозначительно указал на шкатулку, зажатую у него подмышкой. – Оно побудет у меня. И если ты вдруг вздумаешь что-то не то выкинуть, я его просто уничтожу. И тогда недолго тебе останется, с хрустальным-то сердцем в груди. Тик, тик, тик! Бессердечные стареют и умирают очень быстро.
«Хе-хе-хе, – мрачно подумала Ветта. – Интересно, а та тухлятина в банке… чья она была? И кто это у нас помрет в самый неподходящий момент?!»
Глава 17. Инквизиторий
– Какое же наслаждение обрести свои ноги и руки после долгой, долгой разлуки!
Второй, избитый, растерзанный, побежденный и подавленный, валялся на полу, еле ворочаясь. Первый больше не обращал на него внимания и не пытался заговорить, чтобы дать выговориться и облегчить душу признаниями и раскаяниями. Он преспокойно копался костях пораженного копьем папаши-Эйбрамсона, пока не отыскал золотой сапог и монокль, который был сделан из его алого рубинового глаза. Тут же скинул деревяшку, служившую ему ступней, Первый приставил золотой сапог к ноге и с удовольствием пошевелил золотыми пальцами. Пристроил монокль в пустую глазницу. Моргнул, обретая зрение, и ослепительно улыбнулся.
Четырнадцатый так и стоял неподвижно, словно пораженный увиденным и своим участием в бое.
– Что за оружие ты мне дал? – промолвила, наконец, Элиза, осторожно спустив с головы кольчужный капюшон. – Что привело меня сюда? Я помню только белую вспышку, и вот я здесь…
– Это копье дало тебе право занять место Четырнадцатого, – заметил Первый. – Чем ты недовольна? Служение нашло тебя, и ты приняла его. Теперь Четырнадцатый – это ты, и всякая нечисть, вроде меня, даже пальцем не имеет права коснуться твоего оружия. Ты любого можешь уничтожить одним взмахом. Это ли не сила?!
Первый чинно поклонился Элизе, паясничая.
– Но я не готова к этому, – со страхом произнесла Элиза. – Я не готова принять Служение!
– Кто в этом мире готов, – проворчал Первый. – Есть ли в мире другая такая же чистая душа? Есть ли кто-то, более достойный?
– Ты отдал ей копье Четырнадцатого! – прохрипел Второй, приподнимаясь на локтях. – Инквизиторское оружие! Но где ты взял его?..
– В своем боку, – грубо ответил Первый. – В отличие от тебя, Четырнадцатый не отказывался от Служения, и его оружие осталось при нем, даже при мертвом. Добрые люди подобрали его и использовали по назначению. Таких мерзавцев, как я, надо убивать, не так ли? Эти слова ты повторял за озверевшей толпой трясущимися от страха губами?
– Но это невозможно, – снова упрямо произнес Второй. – Пока сердце Четырнадцатого бьется в груди нечестивца…
– Оно там больше не бьется, – перебил его Первый.
Раскрылась дверь и в столовую медленно, тяжело ступая, вошел Эрвин, отирая кровь с оцарапанной щеки. В руке его была зажата цепь, на которой, как на поводке, за Эрвином волочились мёртвые тела огромных соболей с остекленевшими глазами.
– Я так и знал, – медленно произнес он, увидев, кто скрывается под личиной Четырнадцатого, – что ты выкинул какую-то опасную гадость. Ты в этой войне не пожалеешь никого!
– Я защитил её более всех нас, – огрызнулся Первый.
Второй меж тем криво усмехнулся, глядя на бывших своих друзей.
– Эрвин, Эрвин, – протянул он насмешливо, рассматривая роскошное одеяние Тринадцатого и его приглашённые чёрные волосы. – Всё такой же красивый и все такой же щеголь! Тебя даже смерть не смогла изменить. Первый вон переломан, как старая кукла. Потерял ногу, глаз... И похоронили его с копьем в боку! А ты гладок и цел.
– Это потому, – с ненависть ответил Эрвин, – что огонь меня принял целиком, вместе с руками и ногами! А трусы, вроде тебя, стояли кругом и зорко следили, чтобы и волоса с моей головы не осталось. Так что закрой свой трусливый рот.
Он шагнул к Элизе и протянул руку к её копью.
– Отдай мне его, – потребовал Эрвин сурово. – Я не хочу, чтобы ты носила его. Я не хочу, чтоб тебе пришлось убивать. Я не хочу подвергать тебя опасности.
– Ты с ума сошёл! – выкрикнул Первый, останавливаясь его руку, протянувшуюся к копью. – Теперь эта вещь священна. Она обрела своего владельца, и таким, как мы, её трогать нельзя. Не то она отправит тебя туда, откуда мы выбрались с таким трудом.
– В преисподнюю, – глухо проговорил Эрвин, отступая от Элизы. – Ты не мог сделать ничего хуже, Первый. Ты решил нас разделить, разлучить?
– В этой войне, – отчетливо произнес Первый, встав лицом к лицу с Эрвином, глядя в его синие холодные глаза, – невозможно остаться в стороне и ничем не пожертвовать. Выбирай, Эрвин, бывший… Инквизитор, – Первый снова усмехнулся. – Потерять свою женщину – или снова принять Служение.
– Что?! – прохрипел Эрвин. От ярости его глаза разгорелись ярко, как звезды в черном небе над полюсом. – Служение?!
– Ты же помнишь, что это такое, – посмеиваясь, ответил Первый, с интересом наблюдая игру эмоций на лице Тринадцатого. – Служение. Помнишь, я вижу! И если я свое имя забыл потому, что на мне часть вины за убийство Четырнадцатого, то ты свое имя позабыл из-за гордыни и стыда. Был выше короля, а стал презренней юродивого нищего… Ну же, Эрвин! Неужто ты на самом деле хотел всего лишь проникнуть в этот мир и жить здесь, всеми отвергнутый и проклятый, довольствуясь тишиной и тенью, в которой можно спрятаться? Неужто месть тебя не влечет, неужто ты – гордый Тринадцатый Инквизитор, – не хочешь заставить мироздание явить справедливость?
– Моя гордость, – выкрикнул Эрвин яростно, – сгорела на костре, под радостные крики толпы! Мне достаточно будет передавить этих тварей! Мироздание было достаточно справедливо, оставив мне мою силу!
