Ее худая морщинистая ладонь коснулась его лица – вечно молодого, – и маркиза горько улыбнулась сквозь слезы.
– Лети, – ответила она.– Я знаю тебя. Ты рожден свободным. Ты, наверное, не можешь принадлежать кому-то. Только себе.
– Да, – сказал Тристан, целуя ее руку. – Так и есть. Так и есть.
Жизнь все полнее наливала его молодое тело. Тристан, виновато улыбнувшись, еще раз поцеловал руку маркизе и отступил, распахивая белоснежные крылья во всю ширь. На его лице выписалось торжество. И он, оглядев черные старые стены, с силой, ликуя, выкрикнул:
– Это мой дом! Мой Инквизиторий!
Белоснежным ангелом он взмыл ввысь, сдирая паутину, пыль и темные тени со стен поднятой крыльями бурей. Зеленый туман, клубящийся над купелью, почти рассеялся, но этого было мало.
Тристан белоснежной птицей скользнул к дымящейся воде, сложил крылья и нырнул – одним быстрым, неуловимым движением. Вынырнул почти сражу же, отфыркиваясь, отбрасывая от лица прилипшие волосы, и выбросил вместе со шлепком воды на каменные плиты старый, изъеденный ржавчиной нож, крошащийся коричневым крошевом. Выскочил из купели и яростно, словно ядовитую змею, каблуком сапога раздавил, переломил старый грешный клинок.
Нож переломился с хрустом, от которого дрожь по телу пошла, и Тристан наподдал яростно по обломкам мокрым сапогом. Купель очистилась; вода перестала дышать зеленым ядовитым туманом, ветер разорвал его на клочки, растер меж старой листвы, и небо над Вечным лесом очистилось. На его черном бархате проступили яркие белые звезды. Дроги под сенью леса стали видны далеко, и черепа, прибитые на деревья, покрылись мхом и превратились в пристанище для птиц. Проклятие было снято и с леса.
– Вот он, – пробормотал Тристан, отплевываясь от воды, глядя на ничего не значащие теперь куски металла, – этот дьявольский нож, изменивший нашу жизнь!
Ярость, сила и новая жизнь захлестывала его, и он закричал, выдыхая переполнявшие его душу, сжав кулаки, разрывая темное него криком:
– Но я все исправил! Я исправил!
– Исправил, – подтвердил Эрвин, посмеиваясь. – Чтобы натворить еще бед.
Но Тристан его уже не слушал. Было еще одно дело, еще одно недосказанное слово.
Он обратился к Элизе, к онемевшей от удивления, стоящей столбом. Он подбежал к ней, взял ее руки, сжал ее ладони, смеясь, сверкая алыми глазами.
– Ну-у, – произнес он деланно строгим голосом, белым крылом стирая влагу с лица, с повисших сосульками волос, незримо облачаясь в сияющие парадные одежды. – Девица королевской крови, моя верная последовательница, самое чистое сердце, моя кровь и плоть! Ты простишь мне, что я испортил дракой и кровью твое венчание?
– Но… – пролепетала Элиза, заливаясь багровым румянцем. – Я даже рада… то есть… Кто, как не ты, знает, что я – только для Эрвина…
Тристан не ответил; он смеялся, разглядывая засмущавшуюся Элизу, разглядывая ее с любопытством, откровенно, вероятно, ища свои четы в ее лице.
– Королевский ублюдок и бойкая стерва всегда найдут общий язык, – пробормотал он. – Но ведь ночь подходит для праздника, – вкрадчиво произнес Тристан и оглянулся на Эрвина. – Какое красивое платье… Какая чудесная невеста! Эрвин, не хочешь взять в жены эту женщину? Пока есть такая возможность, чтоб сам глава Ордена Инквизиторов повенчал вас? Кто знает, когда я еще буду так свободен и не занят, как сейчас. Сдается мне, в городе много нечестивцев, которых хотя бы розгами надо отходить. Это займет много времени.
Эрвин тоже вспыхнул румянцем и шагнул вперед, подхватывая тонкую руку Элизы, поймав ее ладонь, сорвавшуюся с кончиков пальцев Тристана.
– Конечно! – выдохнул он. – То есть, ты все же отдашь мне свою дочь?!
– И пусть звенят все колокола по Лонгброку! – озорно произнес Тристан, щелкнув пальцами, и где-то далеко, звонко и часто, заговорили колокола храма города.
Конец)
