– Начинается, – сказал Оник.
– Пусть меня сменит кто-нибудь, – напомнила о себе Сонька.
Чик ничего не ответил ей, даже не оглянулся. Он стал помешивать прутиком в банке.
– Чик, она все время сюда смотрит, – сказал Лёсик.
Он понимал, что только им и захотят заменить Соньку, если придется. Он хотел, чтобы удлинили время ее дежурства за счет его плохого качества.
Смола в банке постепенно расплавлялась и закипала. Самородок Чика подтаивал и оседал. С каждой секундой он делался все меньше и меньше. Чик беспрерывно помешивал прутиком в банке, чтобы там поменьше комочков оставалось.
Продолжая помешивать, он сорвал несколько стеблей папоротника, росшего у ручья, смял их, чтобы потом можно было ухватиться за горячую крышку консервной банки.
– Приготовиться, – сказал Чик Онику и Нике.
Теперь Чик, щурясь от едкого дыма, все быстрее и быстрее помешивал кипящую массу, чтобы не подгорало на дне и не осталось ни одного нерастаявшего комочка. От самородка ничего не осталось, но Чик не жалел об этом, он знал, что его находка придаст всей мастике серебристый оттенок.
– Уже и то как вкусно пахнет, – сказал Лёсик, с удовольствием внюхиваясь в запах кипящей смолы.
Ника и Оник, присев на корточки над самым ручейком, растянули платок, держа его за углы.
– Чик, пора, – сказал Лёсик, боясь, что кипящая масса мастики перебежит через край.
– Должна три раза взойти, – сказал Чик важно, слегка приподымая банку и снова ее опуская на огонь. – Учись, как варить мастику.
– Хорошо, – сказал Лёсик и польщенно засопел.
После третьего всхода розовой кипящей и пузырящейся массы Чик, покрепче обхватив крышку комком папоротника, осторожно приподнял банку, поднес ее к растянутому над ручьем платку и постепенно вылил содержимое в платок, стараясь попасть в середину. Платок грузно осел.
– Крутите быстрей, – сказал Чик.
Оник и Ника приподняли и свели края платка так, чтобы мастика никуда не выливалась.
– Чик, жжется, – сказала Ника.
– Подожди, – сказал Чик и, отбросив банку, осторожно взял у нее края платка.
Чик и Оник одновременно в разные стороны закручивали свои концы платка, стараясь, чтобы пылающая, расплавленная масса смолы оставалась в середине, а не затекала за края. Наконец они сжали ее в тугой аппетитный узел.
– Теперь все, – сказал Оник.
– Никуда не денется, – добавил Чик.
Чик и Оник, изо всей силы докручивая концы платка, сжимали и сжимали тугой комок с мастикой, пока золотистая, как мед, струйка не просочилась сквозь платок и не стала стекать на дно ручья.
– Идет! Идет! – крикнул Лёсик, пораженный впервые увиденным сотворением мастики.
Чик и Оник продолжали крутить платок, чтобы не дать остыть расплавленной смоле. Золотистый холмик, закручиваясь, поднимался со дна ручья.
– Рыжий! – неожиданно вскрикнула Сонька. Все обернулись к ней. – Правда, правда, – повторила Сонька, испуганно закивав головой.
– Ничего, – сказал Чик, докручивая. Дело было сделано, и теперь одна минута ничего не решала. Они докрутили платок, и Чик, с трудом разодрав слипшийся платок, посмотрел внутрь. Там оставался комок выжимки с кусочками древесины и хвои. Этот грязный комок ненужных веществ сам по себе радовал его взгляд как свидетельство чисто сделанного дела. Чик бросил платок в огонь. Теперь он ни на что не годился. Платок пыхнул и в несколько секунд сгорел. Оник странно посмотрел на свой исчезающий платок.
– Пойду посмотрю, – сказал Чик и поднялся на край ложбинки. Он улегся рядом с Сонькой и стал выглядывать из-под куста.
– Вон там, – кивнула Сонька на кусты сассапариля и ежевики. Это было метрах в пятидесяти от родника.
Чик всмотрелся в кусты, но ничего подозрительного не заметил.
– Может, показалось? – спросил Чик.
Рядом с ним шмякнулся Лёсик. Оник и Ника тоже залегли за кустом.
– Честное слово, – сказала Сонька, – два раза голова выглянула.
– Хоть бы я увидела этих рыжих, – шепнула Нина. Она училась совсем в другой школе и ни разу рыжих не видела.
– На вид они обыкновенные рыжие, – сказал Лёсик.
– Ха, на вид! – усмехнулся Чик, показывая, что ничто не может быть столь обманчивым, как внешность рыжих.
Несколько минут ребята всматривались в кусты сассапариля и ежевики, но так ничего и не увидели. Вдруг вершина одного из кустов шевельнулась.
– Вон! Вон! – шепнула Сонька.
– Ну и что? Ветер, – сказал Оник, все же вполголоса.
И вдруг сразу из-за кустов появилась рыжая голова. Она со звериной осторожностью посмотрела вокруг себя и на несколько мгновений задержалась, повернувшись в сторону родника.
– Учуял, – не то удивленно, не то испуганно выдохнул Лёсик.
Голова рыжего отвернулась. Теперь она не скрывалась в кустах. Он протянул руку и, сорвав молодой побег сассапариля, отправил его в рот.
Вернее, отправил в рот кончик побега и, жуя, постепенно втягивал в рот весь стебель. Потом он снова обернулся в сторону родника и, перестав жевать, замер, прислушиваясь, Стебель продолжал торчать у него изо рта.
– У них нюх, как у волков, – сказал Оник шепотом.
– Их так и называют – рыжими волчатами, – пояснила Сонька для Ники, гордясь этой хоть и опасной, но все же необычайной достопримечательностью своего края города.
Рыжий все еще смотрел в сторону родника. Но вот стебелек, торчавший у него изо рта, шевельнулся, потом задвигалась челюсть, и он, не меняя позы, вобрал в рот весь побег. Видно, что он совсем успокоился, потому что снова повернул голову, выискивая глазами свежие побеги сассапариля.
– Я не знала, что их едят, – сказала Ника.
– Еще как, – сказала Сонька, – мама даже на базаре их покупает и готовит с орехами.
Теперь рыжий больше не оборачивался. Он стоял и мирно пасся в кустах.
Иногда, фыркнув, громко выплевывал косточки от ягод. Видно, ягоды он поглощал вместе с побегами, когда они ему попадались. Даже не отделяет ягоды от листьев, с восхищением подумал Чик.
– Потихоньку назад, – сказал Чик. Ребята немного отползли от куста и, встав на ноги, вернулись в ложбину.
– Они что, дикие, что ли? – спросила Ника.
– Полудикие, – сказал Чик, окуная руки в ручей и вынимая оттуда уже остывшую и почти затвердевшую массу мастики. Чик помял ее в ладонях, вытянул колбаской, разделил, отметив ногтем пять равных частей, и сказал Онику: – Кусай!
Оник откусил первым, а потом все остальные. Теперь все с удовольствием жевали мастику, сплевывали накапливающуюся слюну, вынимали изо рта, мяли в руках, и, когда сгибали ее упругую массу, она на сгибе делалась золотистой и нестерпимо блестела.
