– Бог гор такими мелочами не занимается, – важно напомнил дядя Сандро, – просто козел этот был очень старый.
– А вы потом, когда ты убил этого абрека, видели его труп в воде? – спросил Чик.
– Нет, – ответил дядя Сандро, – там было такое течение, что его тут же унесло.
Чик представил, как буйный горный поток несет труп, иногда больно стукая его о камни головой, и ему стало жалко труп, который уродуется бешеным, равнодушным течением.
– А винтовка, – спросил Чик, – она пошла на дно или ее тоже течением унесло?
– Конечно, пошла на дно, – сказал дядя Сандро и добавил: – Винтовка для любого течения слишком тяжелая.
– Она и сейчас там лежит? – спросил Чик, задумавшись.
– А куда ей деваться, – ответил дядя Сандро, – я ее с середины моста сбросил.
– Теперь ее можно достать, – сказал Чик.
– Да что ты, Чик, – ответил дядя Сандро, улыбаясь его наивности, – если она там и лежит, ее всю ржавчина проела.
Чику все-таки было жалко этого злосчастного абрека. Особенно почему-то было жалко, что его труп, излупцованный камнями, тащило холодное, равнодушное течение.
– А если бы ты не уступил ему дорогу и требовал бы у него вернуть козла, – спросил Чик, – ты уверен, что он убил бы тебя?
– Так же уверен, как то, что ты сейчас сидишь передо мной, – сказал дядя Сандро, – ты бы видел его лицо тогда. Да что о нем говорить, если человек в ярости швыряется кукурузными початками в белых мышей. Как будто его отец вырастил эти початки. Тогда уже было видно, что это конченый человек, но я сдержался тогда. Все-таки гость…
Чику стало меньше жалко этого абрека, но все-таки было жалко. Он так ясно представил, как тот молча пятится к реке и даже не пытается попросить у дяди Сандро прощения.
– Все-таки он храбрым был, – вздохнул Чик, – он даже перед смертью не попытался попросить у тебя прощения.
– Храбрый швыряться кукурузными початками в белых мышей, – усмехнулся дядя Сандро. – Он прекрасно знал, что я ему не прощу, иначе стал бы на колени и умолял меня. Он нарушил главный закон гор: в доме, который тебя приютил, иголки тронуть не смей!
– Ну, а когда ты стрелял в него, – продолжал допытываться Чик, – тебе хоть чуточку-пречуточку было жалко его?
– Да что ты, Чик! – воскликнул дядя Сандро. – Если бы ты знал, что такое сладкое чувство мести! Он унизил не только меня, но и весь наш дом и весь наш род. Он получил по заслугам!
– Чик, покушай яблоко и перестань слушать его выдумки, – вдруг сказала тетя Катя, вытирая о подол большое краснобокое яблоко и подавая ему.
Чик уже так наголодался из-за желания быть верным обычаям, что теперь ему было особенно жалко нарушать их. Тогда получалось бы, что он напрасно голодал. И он решил, что сначала опять нужно трижды отказаться.
– Спасибо, тетя Катя, – сказал Чик, – я уже кушал.
– А ну, возьми сейчас же яблоко! – вдруг, полыхнув глазами, загремел дядя Сандро. – Клянусь Аллахом, кто-то нашептал ему не принимать еду в нашем доме! Что ему ни скажешь – я уже кушал. Уж не мать ли твоя запретила тебе есть в моем доме?!
Глаза дяди Сандро теперь целенаправленно полыхнули на маму Чика, и он испугался: а вдруг дядя Сандро испытает к ней сладостное чувство мести?
– Нет, – замотал Чик головой, – мама мне ничего такого не говорила.
Он поспешно взял яблоко из рук тети Кати и крепко надкусил его в знак того, что он с удовольствием ест в доме дяди Сандро.
– Нуца?! – гневно кивнул дядя Сандро в сторону Большого Дома.
– И тетя Нуца не говорила, – ответил Чик, проглатывая прожеванный кусок яблока.
– Попробовала бы, – пригрозил дядя Сандро, – набрала в дом детей своих голодранцев, а наш небось недоедает.
Ты смотри, подумал Чик, и он подозревает, что она подыгрывает своим.
Иначе как бы она не заметила, что Рыжик два раза подряд сел за стол. Чик решил, что беседа принимает опасный оборот. Ему неприятны были такие разговоры, и он старался быть от них подальше.
– Я, пожалуй, пойду, – сказал Чик, вставая.
– Заходи к нам почаще, Чик, – улыбаясь, сказала тетя Катя, – мы теперь одни без Тали. Нам скучно.
– Нуца там на целую ораву готовит, – успокаиваясь, заметил дядя Сандро, – что тебе ее варево! Приходи прямо к нам обедать. А если нас нет, сам посуетись на кухне и поешь.
– Хорошо, – сказал Чик, жалея, что он тогда не ухватил еще один кусок курятины, но теперь уже было поздно об этом думать.
Он вышел из кухни, прошел двор и закрыл за собой калитку. Чик вспомнил Тали, дочь дяди Сандро. Она была на несколько лет старше его. Она была такая веселая, такая подвижная, такая красивая! И она примечала Чика.
Она могла в табачном сарае бросить низальную иглу, полную табачных листьев и похожую на гармошку, шлепнуться спиной на пол сарая, устланный папоротниками, и, схватив гитару, лежа, сыграть что-нибудь огневое или такое грустное, что в глазах начинало щипать. Такие, как Тали, долго в девушках не ходят, подумал Чик и со вздохом выбросил объедок яблока: Тали вышла замуж.
Чик снова почувствовал неприятный приступ голода. И как это некоторые терпят голод и по многу дней ничего не едят, подумал Чик. Неужели у них сильная воля, а у меня слабая, горестно подумал Чик.
Он решил сходить к тете Маше и попытаться там пообедать. Тетя Маша со своими бесчисленными великанскими дочерями была доброй неряшливой женщиной.
И Чик сейчас рассчитывал на эту неряшливость. Может, по неряшливости у нее запаздывает обед. Но если уж и там пообедали, он будет закалять свою волю и потерпит до вечера. Чик покосился на солнце. Оно высоко стояло в небе. Это сколько же еще придется терпеть!
Он прошел табачную плантацию, скотный двор Большого Дома, стараясь быть не замеченным детьми, игравшими во дворе, и стараясь сам их не замечать, хотя промельк рыжей головы и заметил, переступил через перелаз и по тропинке дошел до ворот двора тети Маши.
Над крышей кухни подымались ленивые клочья дыма, а из кухни доносились не только голоса и смех ее дочерей, но доносился и вкуснейший запах жареного копченого мяса.
Справа от кухни посреди двора под странным, неведомым зонтичным деревом стояла богатырская люлька, которую, лежа в ней, сама раскачивала очередная богатырская дочка тети Маши.
Большая рыжая собака, стоявшая у распахнутых дверей кухни, бросилась в сторону Чика с громким лаем. Значит, там обедают или готовятся к обеду, подумал Чик. Надежда озарила душу Чика, и он стал гладить подбежавшую к нему и узнавшую его собаку.
Девочки и девушки тети Маши (их трудно было различать, потому что они рано начинали богатыреть), путаясь ногами и руками в дверях кухни и не давая друг другу выйти, радостно кричали:
– Чик пришел! Чик пришел!
