— На улице холодно, — странно сказал он, — и будет холодно всю неделю. Идите «гулять» домой.
— Мы не можем сидеть дома, потому что Никита…
— Истеричный урод — я знаю. Я имел ввиду сюда.
Вновь молчание.
— Это неправильно, — наконец, шепнула я.
— Я не коснусь тебя, если ты скажешь, Вася. Смысл не в том, что ты плохая, изменщица, а я дурак, который тащится за тобой и принуждает изменять мужу.
Я внимательно уставилась на него.
— А в том, что ты запуталась. Многого не знаешь и не понимаешь. А ещё не помнишь и, буду честным, совершенно не соображаешь. Мнишь себя взрослой и ответственной, а на деле глупишь и терпишь глупость, как маленькая.
Хотелось бы обидеться на такие слова, вот только я и сама понимала, что он прав. Потому и промолчала. Не к чему обижаться на саму себя.
— Я подумаю, — ответила ему через пару минут, — смотря, насколько сильно затравлю себя сама.
Тишина. Звук магических бабахов в фильме и его освещённое кадрами лицо, на которое я смотрела всё это время.
Мы уснули под утро. Так и лёжа: в обнимку и под тёплым пледом, ещё с нашей старой квартиры. Он пах нами двумя. Старой версией меня и той, что всё ещё была им.
А утром передо мной предстал даже не выбор — осознанная и нежеланная глупость, от которой хотелось плакать, пусть я и была виновата в ней сама.
Я сделала ему завтрак — испекла блинчики, пока он ещё спал, а я кормила Соню. Написала, что ушла пораньше, не захотела мешать его сну, потому и оставила еду на столе. Даже сварила ему кофе, от запаха которого дочь морщила носик и тёрла его непослушным кулачком.
Не стала есть сама. Кусок в горло не лез.
Спустилась вниз. Открыла вечно незапертую дверь и вошла в комнату, где на стоящем посреди бедлама просевшем диване, развалившись, спал Никита. Из целых вещей здесь была только деревянная кроватка Сони, немного сдвинутая от стены, но, очевидно, нетронутая моим мужем в момент ярости. Под раздачу попали шкаф, стол, все вещи и окно, в котором теперь не было внутреннего стекла — оно лежало на полу у стены.
— Я рад, что ты вернулась, — открыл глаза он.
Рядом с диваном валялась полупустая бутылка водки, из которой уже успело вытечь содержимое.
Никита поднялся, едва раскрыл красные глаза и, пошатываясь, добрел до нас с малышкой. Перед нами он уже попытался выпрямиться, чтобы, глядя в глаза мне, буркнуть:
— Прости.
Припечатать мне на щеку короткий и дурно-пахнущий поцелуй, и пройти дальше, даже не заметив, что моя куртка всё это время висела на вешалке в коридоре, и я, естественно, вернулась без неё.
***
Пять дней спокойствия. Тихие, безмятежные и плавные настолько, что мне показалось, что всё наладилось — приняло свои обороты, что были между нами с мужем изначально. Он даже улыбался мне, когда видел. Пытался несколько раз помочь с Соней, однако его помощь была отвергнута. В такие моменты мне казалось, что он навредит ей лишь тем, что будет находится рядом. Отнимет её, заберёт у меня, и все мои старания будут тщетны. Как и вся моя жизнь.
Я так и не перестала бояться его, потому и убегала на кухню каждый раз, когда он предпринимал попытки подойти ко мне или к дочери. Каждый раз, когда он отвлекался от своих игр и начинал разговор со мной.
А я перегорела. Перестала доверять ему так, как делала раньше. Я всё ещё держала в голове то, как он защищал меня от собственного брата, получая от него тот негатив, который должен был достаться мне. Но теперь всё было по-другому. Теперь я не попросила бы его о помощи, убегая от него самого.
Он, кажется, чувствовал каждый мой шаг назад, который я делала с каждой принятой в голове мыслью, закреплённой мелким узелком обиды. А происходило это достаточно часто — за эти пять дней я несколько раз замирала на ступень выше нашего этажа после прогулки с Соней, не решаясь идти дальше.
Артём не писал и не звонил. Было бы странно получить от него хоть одно слово, сказанное или же напечатанное, после того, как я отвергла его. Сбежала, сказав, что не нуждаюсь в помощи. Он не рискнул запирать меня, понимая, что хорошего отношения после этого не добьётся, а я осознала, что струсила и ошиблась только в тот момент, когда зашла в квартиру со всё ещё нетрезвым Никитой.
Я боялась подставить всех — Тёму, старающегося вырвать меня из лап моей же трусости, Сонечку, у которой кроме глупой меня не было никого, маму, которую могло задеть волной ярости моего практически бывшего мужа и его бандитского брата, самого Никиту, который старался наладить отношения со мной все эти дни, пусть и безуспешно.
Я ждала триггера — той отправной точки, которая стала бы для меня стимулом к проклятому шагу на вторую ступень, однако Никита, кажется, тоже чувствовал моё стремление, потому и делал всё, что смогло бы меня удержать. Хотя бы с чувством вины.
— Я завтра выхожу на работу, — сел за кухонный стол муж.
Я, стоящая к нему спиной у плиты, подняла глаза к шкафчикам и дёрнула головой, посчитав его слова чем-то вроде звукового миража.
— Не заскучаешь одна? — вопрос с усмешкой.
— Нет, — ответила сперва, а после всё-таки развернулась и взглянула ему в глаза.
Он улыбался. Чем вводил меня в странное состояние, будто все мои действия были предопределены им, и сейчас он будет долго и со вкусом издеваться, показывая мне ту жизнь, которая могла бы быть у нас всё это время. Словно кошмарный пробный год закончился, а мне за пережитый ужас была выдана адекватная версия.
— Ммм… куда? — я сжала пальцами кухонное полотенце, игнорируя его вмиг потерянный лоск и радость.
Ему, очевидно, его же идея не нравилась.
— В наш продуктовый требуются грузчики, — он нахмурился и отвёл взгляд к окну, но почти сразу вернул его мне, ища поддержку или одобрение, — я уже прошёл собеседование.
Я села рядом с ним за стол, съедаемая изнутри чувством вины и апатией. Должна ли я сказать ему, что изменила ему в ночь нашей ссоры? С Артёмом все было намного проще — я знала, что должна сказать правду, какой бы она не была, с Никитой же было сложно. Я не любила его ни дня, что была рядом. Я проклинала его, действия, которые он совершает, его характер, манеру, даже иногда слова, которые он говорил мне. Он раздражал меня даже тем, что находился рядом. А сейчас я разрывала себя на части, понимая, что он старается ради меня и нашей общей дочери. Он встаёт на путь исправления, когда я уже вырвала своё сердце, запихнув его в самую дальнюю коробку в голове.
— Это будет замечательно, — натянуто улыбнулась ему я.
Первый раз за пять дней.
Он выдохнул, сощурил глаза, не сдерживая улыбки мне в ответ, и резко поднялся на ноги. Его губы врезались в мои, припечатав на них самый горький поцелуй в моей жизни. Отстранился он так же быстро, как сковал оцепеневшую меня в своих объятьях. После чего заглянул за плечо, подмигнул мне и полутанцующей походкой вышел в коридор, после скрывшись в комнате.
