Всю голову забил мне с этими правилами: как сидеть, как поднимать руку, как опускать – и по спине меня хлопал, чтоб я не гнулся. Арфисты, говорит, как лебеди должны выглядеть, как самые благородные птицы на земле.
– Видал лебедей? – спрашивает.
– Ну, видел, – говорю, – кто же их не видал.
– Ну то-то!
За ухо меня потрепал:
– Когда приходить, помнишь?
Я стал вспоминать, когда мне приходить в следующий раз, а он говорит:
– Не опаздывай. – И еще раз за ухо меня дернул. Как будто я маленький.
Я попрощался с ним и пошел. Да только сразу мне не пришлось уйти. Проходить-то ведь через оркестр. А там у них репетиция продолжалась. Я стоял и ждал, когда репетиция кончится. По сцене опять всадники гарцевали, только их не видно было. Слышно, как пол трещит и стучат копыта. Крепкая, должно быть, сцена. Я боялся, как бы Рудольф Инкович снова меня за арфу не посадил, мало ли что ему в голову придет. Забыл, скажет, еще кое-что объяснить, меня прямо страх брал. Скорей бы выйти. А Рудольф Инкович уже тут как тут, рядом стоит.
– Красотища-то, – говорит, – какая, а?
– Где? – спрашиваю.
– Верди! – говорит. – Великий итальянец! – Он поднял кверху руку с указательным пальцем.
Я невольно посмотрел на потолок. Я тут же понял, что там, на потолке, нет ничего, это он так про итальянца с чувством выразился. И чего ради я на его палец смотреть стал как дурак! Мне поскорее отсюда выйти хотелось. Не интересовал меня великий итальянец. Меня другой итальянец интересовал. Как его фамилия, забыл, в каком-то журнале его видел. Ох, здоровенный он был – жуть! Одним ударом, говорят, стенку пробивал. А может, врут…
Как только кончилась репетиция, я промчался мимо оркестрантов и выбежал на улицу.
Уже на улице я вспомнил, что арфу ему обратно нужно тащить. Ничего, кто-нибудь поможет, вон их там сколько, этих музыкантов, ну ее к черту, арфу!
4
Опять я сижу за арфой.
Вчера я подрался. Вышел во двор, вспомнил про фильм, увидел соседа Акифа Бахтиярова и говорю ему: «Помнишь, как ты мне в зад ногой ударил, когда я был маленький?» Он на меня удивленно посмотрел и спокойно спрашивает: «Когда?» Нахально говорит, прекрасно ведь знает когда, и все только потому, что старше меня на два года. Но сейчас я не такой, какой был раньше, когда мне в зад ногой можно было давать. Я подошел к нему, размахнулся и со всей силы ударил его. Я решил, что он, как в кино, тут же свалится. А он схватился за скулу, заорал на весь двор и на меня кинулся. С трудом нас разняли. Он меня все время за лицо хватал и царапал. Противная, недостойная привычка!
И вот я сижу за арфой.
– Я очень недоволен твоим лицом, – говорит мне Рудольф Инкович.
– Ах, это вы об этом? Так это я упал.
– Как упал?
– Шел и упал.
– Почему же я не упал?
– Смотрели себе под ноги, вот и не упали.
– Ха! Любопытный ответ! Ну а ты почему же себе не смотрел под ноги?
Я опустил голову и плечами пожал.
– Он этого не знает! А кто же знает? Я? Значит, ты не упал, вот в чем дело!
Мне очень хотелось, чтобы он думал, будто я упал. И еще мне заниматься не хотелось. И разговаривать мне тоже не хотелось.
– А почему ты не упал, – слышу я словно издалека голос Рудольфа Инковича, – что ты мне сейчас неправду говоришь…
– Напрасно, – говорю, – вы так думаете…
– А я и не думаю. Я точно знаю. Меня ведь очень трудно обвести вокруг пальца, старого, опытного педагога.
– Очень мне нужно вас обводить, – говорю.
– Однако обводишь. Если кошка, так скажи, что кошка.
– Ага, – говорю, – кошка.
– Врешь, – говорит.
– Да чего мне врать-то!
– Зачем же ты мне врешь, вот не понимаю! Даже обидно. Нельзя врать своему учителю, ты понимаешь это? А ты врешь! Я ведь все это вижу. Если ты мне будешь врать, обманывать меня, как же мы можем, посуди сам, быть с тобой в хороших, дружеских отношениях, строить наши занятия на взаимопонимании, на доверии, а ведь мы занимаемся музыкой!
– Что вы от меня все-таки хотите? – спрашиваю.
– Я хочу, чтобы ты был честным. Моя обязанность педагога, об этом много пишут в газетах, не только выучить тебя играть на благороднейшем инструменте и привить тебе любовь к прекрасному, но и сделать тебя честным человеком.
– Значит, я вам врал, по-вашему?
– Безусловно, врал.
Я рукой махнул и сознался:
– Ну и правильно, врал.
Он так обрадовался. Встал. Потрепал меня за ухо. И говорит:
– Спасибо. Это все, что мне было нужно. А что там с тобой произошло, можешь и не рассказывать. Если это твоя тайна, можешь ее при себе оставить. Право твое. Но врать…
– Да никакой тайны нету, – говорю, – какая там тайна…
– А если нет – тем более, зачем ты это вранье затеял? Это уже совсем ни к чему!
– Да ничего, – говорю, – я не затеивал, это вы затеяли.
– Я затеял?
– Ну, не вы, – говорю, – и не я… Ничего такого и не было, просто подошел к пацану с нашего двора и как ему дам в морду! Ну, он мне в лицо вцепился…
– Кому? Пацану?! Зачем же ты это сделал?
– Когда я был маленький, он меня ногой в зад ударил…
– Ну, и ты?..
– А я ему в морду дал! – сказал я радостно, уверенный в том, что Рудольф Инкович поддержит меня на этот раз.
Но он не поддержал.
– …Давать в морду… это недостойно человека… Только неандертальцы или… как их… только грубые животные… В таком возрасте… В наше время… Куда смотрит ваша пионерская организация?
– А куда смотрела пионерская организация, когда он мне в зад ногой давал? – почти крикнул я.
– В зад ногой? – сказал Рудольф Инкович. – Зачем же он это сделал?
– Потому что он старше меня, – сказал я.
– Какая несусветная чепуха! Выходит, если я старше тебя, я должен тебе в зад ногой давать? Да ты думаешь, что ты мне говоришь? Чушь! Бессмыслицу! Абсурд!
– Однако он меня все-таки ударил, – сказал я.
– Гм… – сказал Рудольф Инкович. – Грубое животное, вот и все! Но твой поступок… Этот недостойный поступок… Как можно подойти и ударить человека в лицо?
– А зачем он меня ногой в зад ударил? – спросил я твердо.
– Зачем, зачем… – сказал Рудольф Инкович, – это безобразие, и… поступок твой такой же безобразный.
– Поэтому я и не хотел вам говорить, – сказал я.
