Зря я на него окрысился, наверно.
А он этак пол-оборотом ко мне, рукой этак небрежно на буквы указал и говорит:
– Криво.
– Где криво? – спрашиваю.
– Криво, брат, криво, – говорит.
– Прошвырнитесь, прошвырнитесь… – говорю и кисть в ведро с досады бросил.
– Ишь ты, бальзак! Сердитая личность.
Берет он мою кисть и пишет на асфальте такие отличные буквы, что я глазам своим не поверил. Даже завидно стало. С восторгом я на него поглядел, а он улыбается. Написал он еще несколько слов, кисть в ведро бросил и говорит:
– Вот так, бальзак! А ты думал, только ты один можешь? Я тебе еще позавчера говорил, что другие получше могут. Талантливых людей на свете знаешь сколько? Пруд пруди! Только нужно их находить и пестовать. Об этом я тебе еще позавчера говорил.
– Кто? Вы мне позавчера говорили?
Он смеется:
– А в прошлом году, помнишь, я тебя этому делу учил?
– Кто, вы меня учили?
Он опять смеется.
– Аналогичный случай, – говорит, – был, сосед белье повесил, а соседка его украла.
– Это вы к чему?
– А к тому, чтобы ты умным был, бальзак, а не дурак. Бальзак знаешь какой умный был? На весь свет умом прославился.
– Какой Бальзак?
– Бальзак всего один, больше Бальзаков на свете не было и не будет. При желании можешь вторым Бальзаком стать, но не первым. Обо всем этом я тебе уже говорил.
– Ничего вы мне об этом не говорили.
– Аналогичный случай произошел…
Слова внизу под моим объявлением написал: «Почему вашу собачку зовут Сигизмундой?» Буквы ровные, чудо!
– Попадет мне за вашу собачку, – говорю, – тут карнавал, а тут собачка…
– Больше людей, – говорит, – на карнавал привалит, подумают, необыкновенную собачку Сигизмунду будут представлять.
Шутник настоящий.
– С работы погонят, – говорю, – за вашу собачку.
– Проявил самостоятельность. Рекламу освежил. Внес свежую струю. Никогда не знаешь, за что тебя выгонят, а за что по головке погладят. Как раз, может быть, за эту Сигизмунду тебя к повышению представят, – к примеру, не на тротуаре писать, а на стенах…
– А может, на потолке?
– Можешь добиться, – говорит, – и большего.
– Вы лучше скажите, где вы так буквы научились писать, – спрашиваю, – это ваша профессия, наверное?
– Зачем попу гармонь, – говорит, – когда у него кадило есть.
Помешал кистью в ведре, да так энергично, чуть всю краску не выплеснул.
– Я, бальзак, из института с последнего курса ушел, сам себя, называется, отстранил от строительства жилого и административного фонда, сейчас уж стар, двадцать восемь лет исполнится в будущем году. Для меня эти буквицы – мелочь, плюнуть, растереть, чихнуть! Открыл я, бальзак, свое собственное ателье, процветаю, образование у меня высшее. Малость незаконченное, я тебе, кажется, три дня тому назад говорил…
Вид у него действительно процветающий, костюм отличный, босоножки лаковые, а волосы блестящие и гладкие.
Пошли мы с ним вниз по Буйнаковской улице. Мне нужно было еще одно объявление написать. А ему как раз по дороге. Он в конце Буйнаковской улицы на углу жил.
– На художника не собираешься учиться? – спрашивает.
– Сначала я хочу боксом заняться, – говорю.
– Да ты что, очумел? Морду бить – кому это надо! Ну и бальзак!
– Это ведь целое искусство! Как чемпионы работают, видели?
– Да брось ты, несерьезный ты человек, давай-ка лучше познакомимся, – он протянул мне руку, – Викентий Викторович Штора. Директор. Заведую ателье.
Приятно с ним познакомиться. Что значит самостоятельный человек! С директором ателье познакомился. Запросто. Свои знакомые появляются. Замечательная жизнь пошла. Я это предвидел!
Он шел и говорил:
– А как ты со мной разговаривать начал? А? С директором повежливее надо разговаривать. Как-никак персона, выше своих подчиненных. У меня ты в двадцать раз больше заработаешь. Это ты всегда помни. В двадцать раз больше, чем мазней по грязной мостовой. У тебя отец, мать имеются? Так, имеются. Очень хорошо. Отцу, матери мог бы помочь, подсобить. Небось старики нуждаются, вон какого сынка вырастили, а он с метлой по ночам шляется, а у парня талант есть. Я бы тебе по первому разряду платил. Пора за ум браться. А парень ты, я вижу, смышленый, – зачем попу гармонь, когда у него кадило есть? Ты понял меня?
Мы около его парадной остановились.
– Нечего тебе по темным улицам болтаться, – сказал он, протягивая мне руку. – Заходи. Мне толковые работники нужны. Головастые. И ты рад будешь. Отцу, матери поможешь. Трактаты будешь писать!
– Какие трактаты?
– К примеру, как выращивать баобабы перед окном. Подходит?
– Подходит! – сказал я весело.
– Коза всегда вытаращивает глаза, – сказал он ни с того ни с сего.
– Коза? – спросил я.
– Дереза! – сказал он.
Мы оба засмеялись.
– А куда заходить?
Он показал мне, куда заходить.
Остроумный, необыкновенный человек! Таких людей мало. Все больше какие-то угрюмые. Хорошее знакомство.
Не доходя до музея Низами, я написал в десятый раз:
НАГОРНЫЙ ПАРК КУЛЬТУРЫ И ОТДЫХА
БОЛЬШОЙ КАРНАВАЛ!
ФЕЙЕРВЕРК! ФЕЙЕРВЕРК!
ТАНЦЫ! АТТРАКЦИОНЫ!
ДО УТРА!!! ДО УТРА!!!
Вспомнил про собачку Сигизмунду, и мне стало так весело!
Я обмакнул кисть в краску и дописал:
2
Позвонил.
Жду.
Слышу голос:
– А! Бальзак!
Откуда он меня видит, раз дверь закрыта? Глянул вверх – там окошко, вот откуда видит. Улыбается. Сандалии шлепают. Значит, идет.
Щелкнул замок. Дверь открылась.
– Салютик! Бальзаку салютик!
В коридоре темнота.
– У вас, – говорю, – света нету, что ли?
– Днем свет от Бога, – говорит.
Не пошлет ему ведь Бог через стенки свет. Окон-то у него нет в коридоре.
Ведет меня в кухню. На кухне светло. Два окна. На плите баки. Пар валит. Хозяин посвистывает, приплясывает, берет палку, мешает что-то в баке.
– Рад приветствовать, – говорит, – молодое, здоровое поколение у себя в экспериментальной мастерской. Я тебе, кажется, вчера об этом говорил?
