А вдруг он не дойдет? Его в опере задержат? Вдруг мы не поняли друг друга и он в другом месте посвистывает попусту? Да мало ли что может произойти, но куда в таком случае мне деваться с награбленным добром?
Он не свистел.
Жду терпеливо, еще раз проверил, крепко ли привязан шнур, не сорвется ли. Глупое положение.
Звали Леню вдалеке. Отвечал Леня: «Ау!» Слабо доносилась из оперы музыка, знакомая мелодия: «Тра-тара-тили-тили-лили…» – не могу вспомнить откуда. Рудольф Инкович побренькивает на своей арфе. Знал бы он, что я здесь сижу, помер бы, наверное, на месте! А знали бы родители! Кондрашка бы их хватила! А знал бы я сам, что вот так буду рассиживаться?
Свистнул Гарик, молодец! Поехали вниз мои краски и узел. Поехал вниз на веревочке «Суриков», доброго вам пути!
Внизу я спросил Гарика, почему он так долго не появлялся.
– Только выпил в опере лимонаду, – сказал он, – и больше ничего.
7
Мать проводит день у профессорши Фигуровской.
Отец проводит на работе.
А я целую стенку замазал столярным клеем, жду, когда высохнет. По этому грунту напишу картину, отгрохаю монументальную роспись, красок больше чем достаточно. На все четыре стенки хватит.
Вернется отец – ахнет. Прибудут художники – ахнут. Все ахнут, все узнают! Заохают, заохают, раскроют рты и упадут!
В тарелках, в кастрюльках, в ведре разбавил краски скипидаром, каждый цвет в своей посудине. Отличная получится вещь! На днях ремонт, не страшно. Заклеят стенку обоями, пройдут года, и вдруг обнаружат люди великое произведение.
Пол застелил газетами, поглядываю на стенку. Главное – вперед! Как хочу, так и буду писать, без всяких педагогов и учителей. Без всяких советчиков, доброжелателей и родителей.
Я уверен в себе! Я уверен!
Трахну по башке всем художникам этой стенкой, чтобы знали, с кем имеют дело!
Сходил в кухню, съел кусок мяса из супа.
Сейчас начнем.
Потрогал грунт. Клей высох.
Я – перед стеной.
Но разве написать мне до прихода родителей петухов и куриц, льдины и траву, скворцов и Петю Скворцова, цветы и мосты, Гарика и Марика, города и села, поля и аэродромы, железные дороги и нефтяные промыслы, Ирку и других, Самарканд и Москву, Бузовны и Баку, Лену-артистку и Штору-афериста, Париж и Софию, Нахимовское и Михайловское, Цвелодубово и Гололобово, бананы и диваны, Анну Пал-ну, Инну Санну и Канну Исидоровну…
Как написать мне весь мир до прихода родителей?
Окунаю в краску сапожную щетку.
Здесь мы синим мазнем, а тут красным: курица вам с петухом! Шикарную оранжевую линию провожу наискосок в виде Бузовнов. Такую же линию провожу в другом месте, подразумевая Париж. Черной краской мажу второгодника Петю Скворцова, а зеленой Канну Исидоровну… Никто мне не мешает, сзади не торчит. Желтое накрутим, черным обведем. Расхожусь, раскручиваюсь, разворачиваюсь, не хватает мне щеток для такой стены. Сую руку в ведро, размазываю краску по стене ладонью. Другой рукой хватаю другой цвет. Мажу разноцветными руками. Разбегаюсь и – бац! – тарелку с краской в стену, как отец тарелку с супом. Еще две тарелки – хлоп! хлоп! Летят черепки на пол, а краска летит по стене. Просто так хочется капнуть в тот угол. Просто так хочется выплеснуть охру золотистую в середину. Нельзя просто так, а мне можно. Не мажут просто так, а я мажу. Не бывает так, а у меня бывает. Не делают так, а я делаю. Неинтересно вам, а мне интересно. Не имеет значения для вас, а для меня имеет. Не трогает вас, а меня трогает. Выплескиваю ведро – опля! Метнулась фиолетовая дугой, как комета. Плескаю снизу вверх и сверху вниз. Взад-вперед бегаю но комнате, где бы еще шарахнуть. Шарахнем, сейчас шарахнем! Вот этим цветом шарахнем! Газеты корчатся под ногами, съезжают, вылезает паркет. Попадет мне за паркет – не капать! Намазал краску на ладонь из тюбика и – хлоп по стене! Окунул в краску тряпку, раскрутил и как шлепну! Влетела в светлое пятно, красивая случайность! Поставил стул на стол, залез под потолок и оттуда, сверху, поливаю стену чистой изумрудной. Плеснул в потолок, чтобы он сиротливо не маячил над моей башкой. Размешиваю еще краски, атакую стену, как великий Демпси, Карпантье, Томми Бернс атаковали своих противников на ринге. Давлю подряд все тюбики, плескаю, мажу, крашу, лью, да здравствует Первое мая, долой Штору, привет опере, не волнуйтесь, родители! Две тарелки разбились, одна осталась целая. Соберу черепки, никто не вспомнит. Обыкновенные тарелки, а стена – шедевр! Неужели вы этого не понимаете? Я-то вижу! Если вы этого не считаете, то я считаю. Отличная фреска. Прекрасное произведение. Смотрю – не налюбуюсь. Оторваться не могу. Ничего лучшего я не встречал, ей-богу!
Сижу на стуле, восторженно рассматриваю свою картину и хвалю себя изо всех сил.
Кто еще так похвалит меня?
А говорят, характер у меня плохой. Замечательный у меня характер, чудесный, изумительный, простой.
Съем еще кусок мяса. После такой работы как следует поесть полагается. Жалко, помидоры не поспели. Больше всего на свете люблю я помидоры. Однажды я полтора кило съел, посыпая их крупной солью, закусывая свежим хлебом.
Вспомнил помидоры и пошел плясать! Плясал, плясал до тех пор, пока дыхания хватило.
8
Мать размахивала вальтером на фоне моей картины и кричала:
– Он в шайке! Он в шайке! Он спятил! Он спятил! Я же говорила, что он в шайке! Фигуровская меня предупреждала! Она меня всегда предупреждала, господи боже мой, он спятил!
Сыщик бы не нашел мой пистолет, а она нашла! Отвратительная привычка лазать, рыться по всем углам. Каким образом она все-таки его нашла?
– Откуда это? – спросил отец громко.
– Подарили, – сказал я.
– Кто мог тебе его подарить, как не бандиты! – закричала мать. – Ему подарили оружие!!!
– Да подожди ты, – прервал ее отец. – Кто тебе его подарил, отвечай.
– Я его купил, – сказал я.
– На какие деньги?
– На заработанные, разумеется.
– Только что ты сказал: подарили. Теперь утверждаешь: купил. Первому верить или второму?
– Второму, конечно, раз я его купил.
– Зачем же ты сказал: подарили?
– Сначала я не подумал… а потом подумал… Я подумал и решил сказать правду…
– Дай-ка сюда пистолет, – сказал он матери.
Он повертел его в руках, явно не зная, что с ним делать, и вернул ей обратно со словами:
– Отнеси его сейчас же на помойку! Чтоб духу его здесь не было!
– Что они со мной делают! Что они со мной делают! – повторяла мать, унося на помойку пистолет.
– Выбрось его в уборную во дворе! – крикнул ей вслед отец.
