– Мы знаем эту басню, – деликатно прервал отец, а она сказала:
– Ну и что? Знаете – еще послушайте. Велика важность.
И отец сказал:
– Ну, валяй.
– Ну и буду валять, – сказала мама, – не смей меня перебивать!
Мы с отцом подмигивали друг другу и не мешали матери рассказывать, как настоящие мужчины. Отлично мы сидели своей семейкой, всегда бы так!
Потом мама поведала, как отца надули спекулянты с каким-то сахаром, какой он простодушный, доверчивый, добрый человек, а папа отмахивался и повторял:
– Нечего вспоминать зады.
– Мы собирались сварить варенье… – рассказывала мама, и действительно это оказалась очень забавная, смешная история, и я хохотал от всей души, и отец тоже смеялся сам над собой.
Потом мама понесла свое неподражаемое, только она могла такое выдать – непонятно, в шутку или всерьез:
– Твой отец написал фуги Баха, – сказала она, – но их у него украли, и осталась одна обложка…
– Что ты несешь? – не выдержал отец. – Разве могли у меня быть фуги Баха?
– А что, разве не было у тебя фуг Баха? – спросила она невозмутимо. – Значит, я ошиблась…
– Я играл на барабане в оркестре вместе с Рудольфом, – обратился ко мне отец, – и если твоей матери нравится ворошить мое прошлое…
Мать засмеялась тоненько и выпила, довольная, еще вина.
Я думал, опять начнется – в такой день, чемпион родного города, – но все обошлось.
Мать села за рояль, и пошли романсы.
24
После тренировки я зашел в библиотеку, поднялся на второй этаж в отдел искусств. Когда-то я был там записан, листал альбомы, смотрел Кончаловского, а потом стал ходить в «Спартак».
Отдел помещался в антресолях. Облокотишься о перила и глядишь себе вниз с балкончика на читальный зал.
Знакомых в зале не оказалось.
Я попросил альбом репродукций и назвал свою фамилию.
– О, я о нем слышал! – сказал рядом стоящий человек.
– Вы его знаете? – спросила библиотекарша.
– Да, я услышал о нем при необычных обстоятельствах, – ответил тот.
– Каких обстоятельствах? – спросила старушка.
– Чрезвычайных обстоятельствах.
Он слышал обо мне! Я смотрел на него, а он загадочно улыбался. У него была седая бородка, никогда и нигде я его не видел, ни при каких обстоятельствах.
– Он на Кончаловском помешался, – сказала про меня библиотекарша. – Рано ему еще Кончаловского читать. Придет и спрашивает: «Нет ли у вас еще чего-нибудь о Кончаловском?» Читал, читал Кончаловского, а потом пропал. – Старушке хотелось поговорить.
– Кончаловский – хороший художник, – сказал он с улыбкой, – но молодой человек приобретает Сурикова.
– Скорей всего, вы что-то путаете, – сказал я.
– Молодой человек был у меня в гостях, но не застал. Оставил мне записку и ушел.
– Какую еще записку? – сказал я.
– Не будем вспоминать, если молодой человек этого не желает.
– Ай-ай-ай, в гостях был и не помнит! – сказала старушка.
– Молодой человек очень спешил, но, несмотря на это, все-таки оставил мне записку.
– Ай-ай-ай, – сказала старушка и пошла искать мне альбом репродукций.
С лица его не сходила улыбка. Но я так и не сообразил, в чем дело, пока он не сказал:
– Посетили великие художники.
Трах мне по башке этими словами! Я все понял. Он! Моя записка! При свете фонарей он выходил из мастерской, слегка сутулый, а мы с Гариком следовали за ним…
Великие художники… Воры. Появится сейчас старушка, начнет расспрашивать…
– Мама показывала твои рисунки… – сказал он.
И ему она показывала рисунки! Ну что мне с ней делать?!
Что делать мне сейчас?..
Принесли альбом, но смотреть его не хотелось. Заслуженный художник сел рядом со мной.
– Кончаловский – хороший художник, – сказал он.
– А Рембрандт? – спросил я.
– Рембрандт – хороший художник, – сказал он с улыбкой.
– А Шишкин?
– Шишкин тоже хороший художник.
– А Касумов – хороший художник?
– Касумов – хороший художник, – сказал он с улыбкой.
– А Репин?
– Конечно, хороший художник.
Он кончил листать книгу, поднялся, вернул ее и вышел.
Я догнал его на улице и спросил:
– А Брюллов – хороший художник?
– Хороший художник, – сказал он с улыбкой.
– А Серов?
– Хороший.
– А вы?
– Я заслуженный художник, – сказал он с улыбкой.
– Ну а Леонардо да Винчи? – спросил я.
– Слушай, что ты от меня хочешь? Леонардо да Винчи – хороший художник. Зато ты – великий художник. Что тебе еще от меня надо?
Я проглотил слюну и поперхнулся.
Заслуженный художник отправился с улыбкой по своим делам, а великий художник остался стоять на месте в полнейшем смущении.
Но долго стоять в полнейшем смущении мне не хотелось, и я отправился за ним. Я догнал его, чтобы объяснить, почему я к нему залез, до какой степени нужны мне были краски, а костюм я у него не брал.
Он свернул в павильон «Воды – соки», я дожидался его у дверей. Мне показалось, прошло порядочно времени, и я решил проверить, не пропустил ли его случайно. Мы встретились глазами, и он подозвал меня.
– Чего? – спросил я.
– Будешь пить?
– Спасибо.
– Потом будешь говорить спасибо. Что хочешь пить?
– То же, что и вы.
– Очень хорошо!
Он взял два стакана томатного соку, и мы с ним выпили.
– Хороший сок, – сказал он.
Я с ним согласился.
– Свежий сок.
Я согласился.
– Хочешь еще?
Я отказался, а он выпил второй стакан.
– Теперь хватит, – сказал он.
– А Петров-Водкин – хороший художник? – опять спросил я.
– Слушай, я тебя боюсь, – сказал он с улыбкой.
– Почему?
– О смысле жизни начнешь допытываться.
Об этом я не думал, но немедленно спросил:
– А в чем смысл?
Мы вышли из павильона, у дверей нас здорово толкали. Он сказал:
