Мы почти в темноте. Я гляжу в щелку и вижу дождь – больше я ничего не вижу.
– Дурацкий дождь, – говорит папа, – черт бы его побрал…
– Плохо, – говорю я, – когда едешь и ничего не видишь.
– Верно, – говорит папа, – не очень хорошо…
– И когда дождь, тоже плохо.
– Тоже плохо, – говорит папа.
– И когда ноги мокрые.
– Тоже верно, – говорит папа.
– Почему ты мне так отвечаешь?
– Как?
– Ну, как-то скучно…
– А тебе весело?
– Нет, мне почему-то не весело.
– Так вот и мне почему-то не весело.
– Потому что дождь?
– И дождь и война. Все вместе.
– Но мы победим? Ведь верно?
– А как же!
– Эх, – говорю, – интересно все же! Трах-бах! – самолеты, танки…
Одеяло с нас чуть не свалилось. Папа поправил его и сказал:
– Ну, ну, ну, не махай руками.
– Тебе каску дадут? – говорю.
– Дадут, – говорит папа, – все дадут.
– Она ведь железная. Даже стальная. Как ты думаешь, каска стальная?
– Стальная, – говорит папа.
– Ты ходи в каске, – говорю, – раз она вся стальная.
– Обязательно, – говорит папа.
А дождь льет и льет.
А мы все едем.
16. До свидания, папа!
Я, мама, Боба стоим на балконе.
Мы глядим в темноту – вокруг темно, в нашем городе затемнение. Там в темноте мой папа. Мы слышим папины шаги, мне кажется, я его вижу, вот он обернулся, махнул нам рукой… Он только что вышел из дому. Только что с нами простился. Он уходит дальше, в темноту.
– До свидания, папа! – кричу я.
– До свидания, папа! – кричит Боба.
Мама стоит с нами молча.
Я кричу в темноту:
– До свидания!
Боба машет двумя руками. Темнота-то какая! А он все машет. Будто папа его увидит…
…Шагов папы не слышно. Наверное, он свернул за угол. Мы с Бобой кричим:
– До свидания, папа!
Мой папа ушел на войну.
Мы уходим с балкона.
17. Папы нету
С утра наш телефон звонит. Все спрашивают: «Уехал?» – «Вчера, – говорю, – уехал. На фронт», – говорю. «Как жаль, – говорят, – не успели проститься!»
Быстро мой папа уехал. Никто не успел с ним проститься.
Звонят и звонят. Мамы нету. Я всем отвечаю. «Как, – говорят, – уже уехал?» – «Вчера, – говорю, – уехал». – «На фронт?» – говорят. «На фронт», – говорю.
Опять звонок.
– Ваш отец дома? – спрашивают.
– Нет, – говорю, – он уехал.
– А когда приедет?
– Нескоро.
– А куда он уехал, если не секрет?
– Совсем не секрет. Он на войну уехал.
– На какую войну?
– Вы что, не знаете, сейчас война?
– Некрасиво с его стороны, некрасиво!
– Что некрасиво?
– То, что он уехал.
– Почему же некрасиво?
– Он мне должен, а сам уехал.
– Чего должен?
– Кое-что должен.
Я прямо растерялся. Просто не знал, что ответить. Словно папа сбежал на войну от него. Просто меня зло взяло.
– Кто, – спрашиваю, – говорит?
– Не узнал, карапуз? Ну, будь здоров!
Теперь узнал. Дядя Гоша.
Когда меня раньше спрашивали: «Ты кого любишь?» – я отвечал: «Папу, маму и дядю Гошу».
Но это было раньше.
18. Я вижу папу
Мы с Бобой едем в поезде. Мы едем с ним в Баладжары к папе.
Все так быстро случилось! Неожиданно! Вдруг звонит папа. Я сразу не понял, кричу:
– Что вам нужно?
А он говорит:
– Мне нужен Петя.
Я кричу:
– Петя вас слушает!
А он говорит:
– Папа вас тоже слушает.
Я как заору:
– Где ты, папа?
Он говорит:
– Недалеко.
Я кричу:
– Как на фронте?
А он смеется.
– Мы еще, – говорит, – не на фронте. Мы по дороге на фронт. Эшелон наш пока в Баладжарах. Мы здесь пока задержались. Как там у вас? Все в порядке?
– Конечно, – кричу, – все в порядке!
Папа ждал маму. А ее не было. Тогда папа сказал, что он всех нас целует, чтоб мы были дружны, я слушал маму и Боба чтоб слушал, и папа повесил трубку.
Значит, папа от нас совсем близко! То есть на первой станции. Там, наверное, пушки и танки. Целый поезд военных. Папа не был военным, когда уезжал. Он был в своей старой одежде. И пистолета у папы не было. И никакой каски не было. А сейчас он, наверное, в каске. И пистолет на боку. Поглядеть бы на папу!
Но папа сейчас в Баладжарах.
А я здесь сижу. Просто глупо, когда папа там, а я здесь. Тем более он с целым войском. Тем более он в Баладжарах. Прямо, можно сказать, совсем рядом!
Я говорю Бобе:
– Слушай, ты можешь спокойно сидеть?
– Где сидеть? – спрашивает Боба.
– Ну, ничего не трогать?
– Чего не трогать?
– Ничего, – говорю, – не хватать и не трогать, а просто сидеть можешь ты или нет?
– Почему? – говорит Боба.
– Я к папе еду!
– И я хочу к папе, – говорит он.
– Ну тогда, – говорю, – собирайся! Быстрей!
…И вот мы с ним едем в поезде. Правда, мы с ним разбили копилки – его мопса и мою кошку. Попадет нам за это от мамы. Но зато мы купили билеты. Мы едем с настоящими билетами. Как настоящие пассажиры. Нам не жалко копилок.
Очень медленно едет поезд. Ползет еле-еле. Скорей бы! А то папа нас не дождется. Уедет он с войском.
Боба заснул. Пусть спит, раз человек хочет спать.
Я смотрел в окно, а потом перестал, просто мне не до этого. Здорово, что мы сейчас едем к папе! Он, наверное, удивится, скажет: «Как вы вдруг здесь?!» Я скажу: «Я уже вовсе не маленький. Ты мне сам говорил. В чем же дело?» Папа, когда уезжал, сказал, что я, в общем, уже вполне взрослый, поскольку война и поскольку я старший. Что уж нас ругать! Ругай не ругай, все равно. Раз приехали.
