– Ой, честное слово, дуло какое-то, – говорит бабушка, – дуло.
Мы с Вовкой встаем, изо всех сил помогая друг другу, и выходим на площадку. Не хватает, чтобы весь вагон на нас внимание обращал.
– У них что-то в штанинах, совершенно верно, – замечает один пассажир, – смотрите, как они идут, какая у них подозрительная походка.
– Вы у них верно дуло видели? – спрашивает тот дядька. – Что за дуло?
– Ай, я не знаю, – сказала старушка, – может, мне показалось.
Понемногу в вагоне успокоились. Не надо нам было садиться, стояли бы на площадке, никто бы не заметил.
Сошли с электрички.
Идти дальше так невозможно. Купили сегодняшние газеты, завернули автомат и карабин. По одному карабину в штанах оставили.
Попрощались с Вовкой.
Возле дома стоял Ливерпуль.
– Откуда плетешься? – спрашивает.
– Вы теперь без повязки ходите? – спрашиваю. – Брату моему отдали, а как дежурить ходите?
– Тьфу, – говорит, – твоя повязка, будто я без нее дежурить не могу. Без повязки я могу дежурить, а вот повязка без меня не может. Мальчонке будет радость. Отстань ты со своей повязкой.
Я уйти хотел, а он меня остановил:
– Постой, постой, чего это у тебя в штанах?
– Ничего там нет, отпустите.
– Эге… в штаны чего-то спрятал, а ну-ка, ну-ка подойди, небось стянул чего?
Я бы от него вырвался и убежал, если бы в штанине у меня не карабин.
Он похлопал меня по ноге своей палкой и удивился:
– Чего это там у тебя звучит? Отвечай, что это у тебя в ноге звучит?
– Ничего, – говорю, – не звучит.
– А в руках у тебя покажи.
Ну и влип. Как быть? Обидно. Возле самого дома попался…
– Зайдемте, – говорю, – в парадное, здесь неудобно, чтоб другие не видели. А то скандал будет.
Пошли с ним в парадное. Я ему и сознался.
– Автомат у меня, – говорю, – в газете. Немецкий пистолет-пулемет.
Он как разозлится:
– Ты мне брось шутить! Я тебе не мальчик! Я тебе дед, а ты мне внук, да я таких внуков иметь не хочу, пошел вон! Нет, погоди, показывай!
Я развернул газеты, отошел, газеты бросил, направил на него автомат и как заору:
– Руки вверх!
– Тьфу ты! – говорит Ливерпуль и поднимает руки. – А ну, покажь!
Неужели, думаю, отнимет. Попрошу, может, не отнимет, внутри ведь автомат пустой, одна болванка.
А он повертел его в руках, понюхал, вернул мне.
– Тьфу, гадость. Фашистом пахнет. Где ты его достал?
– На свалке.
– А в брюках что?
– Карабин.
– Ну и катись, – говорит, – со своим дрянным фашистским ржавым обломком на все четыре стороны.
Я поднял с полу газеты. Аккуратно свернул их. И стал подниматься по лестнице, подтягивая ногу с карабином. А он смотрел мне вслед.
– Ну и шутник, – сказал он.
– Не шутник я, дядя Ливер, – сказал я, – вот научусь стрелять, устроим мы вместе с Вовкой неприступную оборону, тогда увидите вы, дядя Ливер, как меня шутником называть.
5. Патрон
Каждый раз Вовка заходит за мной перед школой. Но сначала интересуется патронами. Поди их достань, отечественные патроны! В классе с Вовкой нас рассадили, и теперь я сижу с Толиком. Но как прозвенит звонок, мы сейчас же друг к другу и о патронах начинаем. «Вашей дружбе, – сказал учитель, – можно позавидовать, но о вашей дисциплине можно пожалеть». Пожалел бы нас Пал Палыч, достал бы нам патроны…
Опоздали с Вовкой в класс, стоим за дверью и проблему патронов обсуждаем. Фронт близко, а мы без патронов. Лучше в класс не пойдем в таком случае, мало ли может быть в военное время уважительных причин. Домой к Вовке нельзя, бабушка изведет, а ко мне можно. Карабины проверим, на каски полюбуемся. Недавно их со свалки принесли, с орлами, с фашистскими знаками.
…Во дворе, на ступеньках бомбоубежища, дядя Павел играл с управдомом в шашки. Дядя Павел вернулся с войны, ходит с палкой, в военной форме без петлиц и носит желтую нашивку тяжелого ранения. Никто с нашей улицы не возвратился еще с войны и не носил такой нашивки. До войны он возил хлеб с пекарни. Мы бежали гурьбой за его фургоном и цеплялись сзади. Фургон останавливался у магазина, и мальчишки разбегались в разные стороны. От горячего хлеба шел пар, и он вкусно пахнул. Сейчас Павел был инвалид. До сих пор мне не приходило в голову спросить у него патроны. Неужели он с фронта не привез ни одного патрончика? Но как спросить? Управдома куда-то позвали, и я заменил его. Дядя Павел расставил шашки.
– Сознайтесь, – сказал он вдруг, подняв голову и разглядывая нас, – вы ко мне цеплялись за фургон?
– Цеплялись, – сознались мы, – да когда это было.
Он даже обрадовался, что мы к нему до войны на фургон цеплялись.
– Не гнал я вас, ребята, верно?
– Когда гнали, а когда и нет.
– Очень редко гнал, – задумался, как будто это сейчас значение имело.
– Вообще-то редко, – говорим.
Он оживился:
– Катались на моей лошадке, будь здоров.
– А нас за фургоном и не видно было, – говорю, – вы и гнать-то не могли.
– Так что же вы думаете, я вас не чувствовал? Я вас прекрасно чувствовал. Эх, если бы сейчас я на фургоне ездил, не гнал бы вас совсем, ребята… Катались бы, сколько вашей душе угодно.
– Да мы на вас не обижаемся, – сказал Вовка.
– Да мы и забыли, – сказал я.
– Но я-то не забыл. – Он долго хвалил свою лошадь, расписывал ее достоинства, извинялся перед нами, что не давал нам кататься, не мог отделаться от воспоминаний.
Я думал о патронах.
– Играть-то будешь? – спросил Павел.
– Не, – сказал я.
– Чего ж садился?
– Патроны хотел у вас спросить.
– С ума все посходили, – сказал он, – какой раз спрашивают у меня патроны!
– Мы первый раз у вас спрашиваем.
– Просили вроде вас.
– Нет, нет, мы не просили.
Он вздохнул:
– Полюбуйтесь, что сделали со мной патроны. Малейшей тряски не могу переносить по булыжной мостовой, прощай, моя лошадка…
– Так это же немецкие, – сказал я. – Фашистские патроны нам не нужны, правда, Вовка?
– Нам нужны отечественные, – сказал Вовка.
Он качал головой и собирал шашки.
