– Какой метод? – спросил я.
– В любом деле, – сказал он, – должен быть метод.
– Мне нужны краски, – сказал я. – Мне еще нужны краски. Не купишь ли ты мне еще красок?
– А ты их намажешь на эту картонку, – сказал он, – снимешь ножом и выкинешь?
– Так все делают, – сказал я. – Все художники так делают! Если у них не получается, они эту краску снимают…
– У них-то есть метод! Не может быть, чтобы у них этого метода не было…
– Но где же мне взять его?
– Раз у тебя нет метода…
– Если бы у меня были краски, – сказал я, – я бы непременно написал это море… и «Летучего голландца»… у меня бы это все отлично получилось…
– У тебя нет метода, – сказал отец, – ничего бы у тебя не получилось.
Я глянул в окно. Этот парикмахер стриг того мальчишку. Не пойду я больше стричься в эту парикмахерскую. Пойду где-нибудь в другом месте подстригусь. Спросит он у меня про мою картину, что я ему отвечу?
А утром придет ко мне Алька. Он сразу утром примчится. Он непременно примчится.
Он пишет автопортрет. Сидит сейчас перед зеркалом и пишет себя масляными красками. Он, наверное, думает, что он Рембрандт! Он, наверное, так же, как Рембрандт, улыбается в это зеркало. И тень у него, наверное, такая же на лице. И беретку, наверное, на голову надел, как у Рембрандта…
Олив Нивс
Отец ходил с этим письмом по всем соседям.
– Кто может читать по-английски? – говорил он. – Кто может перевести? Как жаль, что я не умею читать по-английски.
– А что такое? – спрашивали соседи. – Что случилось?
– Моему сыну письмо из Англии! Как вы на это смотрите? Ему прислали письмо из Англии! Лично ему! Что вы на это скажете?
Соседи ничего не могли сказать. Они удивлялись.
Я получил письмо из Лондона. Я ходил за отцом и никак не мог понять, с какой это стати присылают мне письма из Лондона.
Тетя Регина привела какого-то старичка.
– Вы читаете по-английски? – спрашивал его мой отец. – Вы хорошо читаете по-английски?
– Да, я читаю по-английски, – сказал он, надев очки.
– А вы можете перевести? – спросил отец.
– Да, – сказал он, – я могу перевести, как это ни странно.
– В этом нет ничего странного, – сказал мой отец.
Все пошли в нашу квартиру.
Старичок взял письмо и стал читать. Он немного прочел по-английски, а потом по-русски сказал:
– Значит, тут… вот… ага… так… ясно…
– Ничего не ясно! – сказал мой отец. Ему не терпелось скорее узнать, что там пишут мне из Лондона.
– Сейчас, – сказал старичок. – Ага…
– Ну, так что же там такое, в конце концов! – закричал мой отец. – О чем это там? Что там написано?
– Дай ему прочесть, – сказала моя мама.
Старичок снял очки, посмотрел на моего отца и сказал:
– Совершенно верно. Дайте мне прочесть… – И снова надел очки.
– Да читайте вы… – сказал отец.
Старичок читал про себя. Потом он кончил читать и сказал:
– Это письмо пишет девушка… то есть девочка… она… герл, то есть девочка, живет, как я понимаю, в Лондоне. И, само собой разумеется, пишет вашему сыну письмо…
– Английская девушка? Моему сыну? Этого не может быть! – сказал отец.
На отца моего закричали, и он замолчал.
– Она пишет, что видела… одну минуточку… ага! Видела на вернисаже… ну да… на выставке, вероятно… совершенно правильно, на выставке какую-то картину… вероятно, вашего сына… Вот именно… Картину вашего сына!..
Я чуть с ума не сошел, когда это услышал. Это, наверное, не мне было написано, что ли? Откуда там могла быть моя картина? Ерунда какая-то…
– Ну так вот, я читаю дальше… Она… тут ясно сказано… восхищена этой замечательной картиной. И так как она сама рисует… и еще у нее есть два кролика… Билл-черный и Чарли-белый… Эти кролики…
– Какие кролики? – сказал мой отец. – Чушь какая-то…
– Вот именно, кролики, – сказал старичок.
– Читайте, читайте! – закричали все.
– …она восхищена… нашими мужчинами… да, да… вот именно, которые сдерживали несметные орды… полчища, вернее… рвавшиеся на нашу землю…
– Это толково, – сказал отец, – очень даже толково! – Он посмотрел на мать.
– …и еще она очень хотела бы… да… хотела бы увидеть русскую зиму… и русский снег… и… вот именно… автора этой замечательной картины…
– Увидеть снег, – сказал мой отец, – в Баку? Это невозможно!
На отца опять закричали.
– …она хорошо учится… в колледже… шлет привет всем мальчикам и девочкам… Англия… Советский Союз… короче говоря, должны жить в мире… ее зовут Олив Нивс…
– Олив Нивс! – сказала мама. – Это очень красиво!
– Олив Нивс! – сказал мой отец. – Звучит!
– Олив Нивс! – сказал старичок. – Вот именно.
Потом все ушли очень удивленные и смотрели на меня, и старичок тоже снял очки, посмотрел на меня и сказал:
– Олив Нивс, милый мой, Олив Нивс!
Я, конечно, не понял, что он хотел мне этим сказать. Я вообще ничего не понял. Я опять стал здорово моргать. Так я, наверное, еще никогда не моргал, как в этот раз.
Когда все ушли, отец сказал мне:
– Подойди-ка сюда. И не ври. Будь честным человеком. Речь идет о капиталистической стране. Не увиливай. Выкладывай-ка все начистоту. Что это значит?
– Ничего не значит, – сказал я. – Откуда я знаю, что это значит?
– Не увиливай, – сказал он. – Выкладывай-ка все начистоту.
– Чего выкладывать? – сказал я.
– Все, – сказал он.
– Мне нечего выкладывать, – сказал я.
– Значит, не хочешь выкладывать? – сказал он.
– Оставь его в покое, – сказала мама. – Это его дело. Его разговоры с этой девушкой. Вечно ты в чужие разговоры влезаешь!
– Девушкой! – закричал отец. – Какой девушкой? Английской?
– Не все ли равно? – сказала мама.
– У меня никогда не было никаких знакомых английских девушек, – сказал отец.
– Очень напрасно, – сказала мама.
– Ах вот как! – сказал отец. Он размахивал этим письмом. – Капиталистических девушек у меня не было, это верно! И никаких писем из разных там Америк, Англий, Бразилий я не получал!
– Помолчи ты, – сказала мама.
– Ну хорошо, – сказал отец, – хорошо…
