Чувство юмора уходило последним. Один из классиков украинской сатиры Остап Вишня любил рассказывать, как в середине тридцатых, в самый разгар сталинского террора, следователь торопился закрыть его дело и подсунул писателю протокол еще не начатого допроса, уже готовый, с признаниями: «Вы входили в террористическую группу, это известно. Вам было поручено встать в театре вот за этой колонной и, когда секретарь ЦК пойдет к себе в ложу, застрелить его. Подпишите!» – «Нет!» – сказал Остап Вишня. «Я тебе дам «нет», – вздохнул утомленный следователь и потянулся за палкой. – Подпишешь как миленький!» – «Нет, – покачал головой Остап Вишня. – Я охотник и поэтому могу убивать вождей только на свежем воздухе!»
Следователь хрюкнул от смеха. Правила, конечно, нарушались, но чуть-чуть. Остап Вишня получил более мягкую статью и смог выжить. Но когда он об этом вспоминал и рассказывал, руки у старого юмориста дрожали.
Чиновничья власть внушала ощущение, что она проникает всюду. Вадим Собко, известный в послевоенные десятилетия украинский прозаик, рассказывал мне, как в пятидесятые, довольно крутые, годы ему в составе делегации советских писателей довелось побывать в Стокгольме. В делегацию входил и Самуил Маршак, прекрасный детский поэт и переводчик. Собко вспоминал, как его поразило, что человек, которого он привык считать классиком и умницей, заорал, войдя в номер шведской гостиницы: «Я вас не боюсь, фашистские сволочи! Все равно коммунизм победит!» На одной из совместных прогулок Собко спросил у Маршака, неужели тот вправду верит, что фашисты столь сильны в послевоенной Швеции.
После паузы Маршак пожал плечами: «Я уже давно не бывал за границей. А вдруг наши захотят проследить и подслушать, как я себя веду?» С подозрением оглядел собеседника и больше не заговаривал на эту тему.
Страна изломанных душ. Топая под казенными транспарантами мимо казенных трибун, мы давно уже перестали обсуждать и трибуны, и транспаранты. Чиновничья система со своими ритуалами была опасна, но неинтересна. Утверждались праздники без транспарантов, когда мы поздравляли друг друга с Рождеством или христосовались на Пасху. Страсти Христовы были многим неведомы, но мы христосовались даже дважды – на православную и католическую Пасху, потому что это выглядело по-человечески. В надлежащий день евреи зажигали ханукальные свечи, а мусульмане постились по случаю своего Рамадана. Параллельный главному в стране, чиновничьему, человеческий мир жил по-своему. В хирургическом блоке огромной клиники, где я работал в начале шестидесятых, по ночам на моих дежурствах происходило нечто таинственное. Вроде бы не частила скорая помощь, дежурные сестры как-то особенно заботливо уговаривали меня отдохнуть, но свет в хирургическом блоке горел все равно. Однажды я пошел в предоперационную. Мне навстречу вся в слезах ринулась хирургическая сестра и умоляла не ходить дальше, потому что я, мол, человек порядочный и на моих дежурствах здесь делают обрезание еврейским мальчикам.
Люди, как умели, устраивали свою жизнь вне чиновничьих распорядков. Надо было находить островки выживания, чтобы не сойти с ума.
Как-то мы поехали из Киева собирать грибы под городок Остер Черниговской области. Приятель, который вез нас, сказал, что самые грибные места на территории артиллерийского полигона, так что, попав туда, можно запастись белыми грибами на всю зиму. Мы двинулись к полигону, но, подъехав, увидели шлагбаумы и плакаты: «Въезд запрещен! Идут стрельбы!» Расстроенные, мы пили пиво, не выходя из автомобилей, когда вдруг заметили старичка с большой корзиной отличных грибов, выходящего из запретного леса. Мы ринулись к нему с расспросами, но старичок подтвердил, что с полудня правда стреляют и снаряды рвутся на опушке. «А как же вы, дедушка?» – «Так у них же свое дело – стрелять, а у меня свое – собирать грибы», – философски заметил дед.
Так мы с ними и жили. Собирали грибы на полигоне, время от времени попадая под артиллерийский обстрел.
Заметки для памяти
Завершилась холодная война. Разоружение стало реальным. У северной советской границы немедленно столкнулись советская и американская подводные лодки. Подобные события особенно интенсивно начали случаться по мере утихания холодной войны.
Помню, как за несколько дней до визита президента США Рейгана в Москву к берегам Крыма приплыл американский крейсер. Он картинно подставлялся огню всех береговых батарей. Это было как дружеская рука, протянутая от одних адмиралов к другим: «Утопите его, ребята, к чертям собачьим, и еще года на три нам гарантированы хороший бюджет и остановка всех разоруженческих трепов!»
А помните – когда чуть оттаяло при Хрущеве, наметилась встреча Хрущева с Эйзенхауэром, тут же прилетел и был сбит над Уралом американский самолет-шпион У-2; встреча президентов лопнула в тот же день…
Когда я вижу, как генералы разных стран улыбаются друг другу, я понимаю, что, в отличие от пролетариев всех стран, они могут существовать только все вместе. Если одна из сторон этого сообщества существовать перестанет – другая помрет от голода.
В перерыве парламентской сессии в Кремле я беседовал о чем-то с академиком Георгием Арбатовым и вдруг увидел, как, растянув от радости рот до ушей, к нам мчится генерал-депутат. «Ага! – вопил он. – Ага! Американцы напали на Панаму! Они высадились в Панаме!» Я очень давно не видел генералов, безумных от счастья. Под эту Панаму он был готов разбомбить и оккупировать полпланеты…
* * *
Я родился и сформировался как личность в стране, провозгласившей ненависть своим главным чувством. Знаю, каково это, когда тебе завидуют; знаю, каково это, когда тебя хотят уничтожить; знаю, каково это, когда тебя предают. Ко всему этому, насколько возможно, я отношусь уравновешенно и всегда выстраивал механизмы выживания, в которых полагался только на самого себя. Так легче.
Ненависть накатывалась на меня волнами: я пережил много ее волн в Киеве, а затем в Москве. Доставали они меня даже в Америке. У меня есть толстая папка ругани в мой адрес; порой это ненависть дикая, советская, неуравновешенная, от всей души. Несколько цитат из последнего десятилетия:
«Сколько отвратительной, немыслимой грязи вылилось на русских писателей, какие горы лжи были нагромождены – как преуспел один только Коротич…» (Советская Россия. 24.10.1992).
«Связи и взаимодействие зарубежных и советских русофобов достигли высокого развития. Гольданские, коротичи и эйдельманы свои наиболее откровенные выпады против русского народа свободно публиковали и публикуют за границей, а яновы, померанцы и пайпсы, выливающие тонны помоев на наш народ, с помпой перепечатываются в массовых изданиях России» (Молодая гвардия. 1992. № 2).
«Вспомним хотя бы бывшего главного редактора «Огонька» В. Коротича и присного с ним академика Р. Сагдеева, ныне живущих в Америке, а также любимца западной демократии М. Горби. Имя им, преданным идеям «князя мира сего», – легион. Это они боролись за идеи полового извращенца еврея К. Маркса и обезумевшего полуеврея сифилитика В. Ульянова (Ленина)» (Русский Восток. 1993. № 3).
Ничего, да? Это я так, наугад выбрал. Новое можно поискать и найти в газетах.
