Таким образом, нас, собравшихся в Аргентину, было всего одиннадцать человек, из них шесть мужчин, две женщины и трое детей. Бобровский с женой и грудным ребенком тоже наметил Аргентину, где он, как инженер и к тому же профессор, имел шансы найти работу, но пока еще не решил, каким путем туда поедет, то есть Тихим или Индийским океаном.
Главная масса эшелона, как и нужно было ожидать, решила вернуться обратно в Европу на том же пароходе «Могилев», но теперь уже в качестве платных пассажиров. Несколько человек из холостой молодежи предполагали отправиться на Зондские острова. Генерал Торбеев с женой и взрослым сыном решили ехать в Новую Зеландию, куда звала их дочь, вышедшая замуж за новозеландца в бытность свою сестрой милосердия на Французском фронте.
И вот после пятимесячной беззаботной жизни на «Могилеве» обитателям его, за исключением возвращенцев, пришлось с лихорадочной поспешностью разузнавать о способах переезда в намеченные ими места. На запад это не представляло больших затруднений, так как многочисленные пароходные компании и частые рейсы представляли свободный выбор. На восток же дело обстояло иначе.
Американские пароходы для нас – бедных эмигрантов – были совершенно недоступны: оставались только японские, но рейсы их были сравнительно редки, с интервалами от трех недель до месяца. В начале апреля отходил один японский пароход из Нагасаки в Буэнос-Айрес через Индийский океан, но на него поспеть мы не могли, так как не получили еще ассигнованного пособия и нужных документов. Близко от него по времени отходил из Иокогамы тоже японский пароход в Сан-Франциско, но на нем, по наведенной справке, уже не было свободных мест. Затем только в конце мая должен был отойти из Икогамы пароход «Сейо-Мару» с назначением Гаваи – Сан-Франциско – Вальпараисо. На этом пароход мы и решили отправиться, но ожидать его отхода надо было уже на берегу, так как 7 апреля «Могилев» должен был быть освобожден от пассажиров и приготовиться к обратному рейсу. За время стоянки своей в Моджи, уже после переворота во Владивостоке, «Могилев» успел освободиться от значительной части ставшего уже ненужным военного груза, но все же оставалось еще много такой внутренней работы на корабле, которую стесняло присутствие пассажиров. Кроме того, после получения последними пособия Добровольный флот не считал себя обязанным содержать их на свой счет.
Накануне указанного срока мы покинули «Могилев», сердечно распрощавшись как с капитаном, так и с прочими спутниками, которые оставались еще ожидать последнего звонка. Нечаев, Гильбих, Оранжереевы и Курбатов решили основаться в Моджи в японской гостинице за очень скромную плату, по две йены с человека, с пансионом, который состоял из риса, рыбы и разных fruti di mare
[161], я же, по приглашению Бобровского, поселился с его семьей, Поздеевым и Муравьевым в Чофу
[162] (небольшой городок в десяти километрах от Симоносеки) на компанейских началах.
Чофу, чистенький, как все японские города, насчитывающий около 10 тысяч жителей, был расположен на берегу Японского Средиземного моря, соединен с Симоносеки железной дорогой, проходящей далее на юг к Нагасаки и, кроме того, автомобильным сообщением по береговой дороге вдоль пролива. Всюду электрическое освещение и телефоны.
Бобровские через посредство приставленного к могилевским пассажирам полицейского агента, Танака, однофамильца бывшего тогда военного министра, барона Танака
{263}, наняли в Чофу пустующий дом одного из видных граждан этого городка; владелец проживал в Симоносеки и только по временам наезжал в Чофу.
Небольшой домик, типичной японской архитектуры, из легкого материала, жердочек и фанеры, по времени года вполне отвечал своему назначению. Специально для нас он был снабжен внутри европейской мебелью, то есть высокими столами и стульями вместо низеньких столов, за которыми сидят обыкновенно на полу. Полы были покрыты циновкой очень тонкого плетенья, и это обязало нас снимать нашу обувь в прихожей и ходить дома не иначе как в мягких туфлях или просто в носках, в противном случае мы изодрали бы ее в два дня. Под ножки столов и стульев были подбиты дощечки тоже с целью предохранить циновку от порчи. Кроватей, конечно, не было, и спать приходилось прямо наполу. Хотя под циновкой и был проложен слой соломы, но на первых порах, пока не привыкли к жесткому ложу, бока по утрам порядочно побаливали. Окна почти во всю стену вместо стекол были заклеены промасленной бумагой, настолько прочной, что она выдерживала довольно сильные дожди. Свету было достаточно, к тому же днем окна постоянно были раздвинуты. На стенах висели произведения японских живописцев. Тут, между прочим, я понял особенность японских пейзажей, вернее, японской перспективы, когда при взгляде на картину вам кажется, что задний план падает на вас. Впечатление это исчезает, когда вы смотрите на картину по-японски, снизу, то есть сидя на полу. Кухня, состоящая из глинобитного очага, самого примитивного устройства, приспособленного для топки хворостом и древесным углем, находилась в пристройке с тонкими щелистыми стенками. Прочие удобства были тоже самого примитивного свойства, но все было чисто и опрятно.
Приехали мы в Чофу в солнечный, теплый день, как раз когда там происходило празднество вишневого цветка. Деревья в садах были сплошь покрыты, как снегом, розовато-белыми цветами. Зелени почти не было видно, веточки с бумажными цветами, очень похожими на настоящие, обильно украшали все дома. Весь город имел нарядный, праздничный вид, и по узким улицам степенно прогуливался народ, постукивая деревянными котурнами по плотно убитому полотну дороги. Кстати, упомяну здесь о том, что японский народ, в главной массе своей, вовсе не знает нашей обуви. Японская обувь состоит из обыкновенных носков с отдельным большим пальцем. Эту обувь они носят дома, при выходе же из дома надевают деревянные сандалии на двух поперечных подставках около вершка высотой, благодаря чему нога вполне предохраняется даже от довольно глубокой грязи, которая в японских городах вещь довольно редкая. Сандалия удерживается на ноге завязками, из которых одна проходит между большим и вторым пальцев ноги. Вследствие этого большой палец ноги японца всегда отстает от второго, и по этому признаку всегда можно распознать сына страны восходящего солнца. Помню, как во время Русско-японской войны немало японских шпионов, весьма похожих по внешнему облику на китайцев и даже отрастивших себе косы, заплатили жизнью за эту физическую особенность. Трудно себе представить, как справляются японцы с этим неуклюжим приспособлением, карабкаясь по своим крутым сопкам, поросшим сосной и можжевельником, но во время прогулок своих в окрестностях Чофу в сопровождении двух молодых японцев, воспитанников местного лицея, к которым ниже еще вернусь, я убедился, что на привычных и умелых ногах эти сандалии лучше исполняют свою службу, чем наша обувь: там, где наши ноги скользили, и мы, не находя точки опоры, должны были ползти на четвереньках, японцы бегали, как по гладкому месту. Я говорю не только про себя: были среди нас и молодые люди.
