Семейные, то есть Гильбих и Нечаев, заняли по комнате, мы же вчетвером: двое Оранжереевых, Курбатов и я – поместились в одной комнате. Обедали около часу дня; ужин, в видах экономии, отменили и заменили его чаем в номере с хлебом, маслом и кое-какой сухой закуской.
Днем бродили по городу, заглядывали и в туземный. Свозил Оранжереевых в Токио, причем на обратном пути не обошлось без приключения. Возвращаясь из Токио в Иокогаму, мы, как оказалось, попали не на прямой поезд, а на круговой, с которого надо было пересесть на третьей по пути станции. Путь от Токио до Иокогамы занимает всего лишь около часа времени и заключает четыре-пять станций, а тут едем-едем, а Иокогамы нет как нет, не видно и моря, вдоль которого на значительном протяжении пролегает путь. Встревожились, обратились к кондуктору. Кое-как объяснились с ним. Он быстро понял, в чем дело, по-видимому, такие случаи были нередки. Высадил нас на ближайшей станции, поручил нас начальнику ее, тот же, в свою очередь, усадил нас на встречный поезд, сдав кондуктору, последний на узловой станции пересадил нас на иокогамский поезд, и мы после почти трехчасового путешествия, обогнув туда и обратно около половины Токио, приехали наконец благополучно в Иокогаму, не заплатив за это ни одной лишней йены. Думается мне, у нас не отнеслись бы так снисходительно к «пошехонцам»
[172], которым всегда приходится расплачиваться за свое пошехонство.
В один из этих дней ожидания, проходя как-то по улицам Иокогамы, мы увидели толпу народа у закрытых дверей какого-то внушительного здания. Полюбопытствовали узнать, в чем дело. Оказалось, что японский банк «64» прекратил платежи. Безразлично отнеслись к этому событию, взволновавшему значительную часть населения Иокогамы, причем, помнится, один из нас даже заметил: «Какое преимущество не иметь денег в банках – не приходится переживать таких огорчений». Дня два спустя узнал, что крах банка «64» был не совсем безразличен для меня.
Но вот настал день отъезда. Ровно к восьми часам утра мы были уже на пристани, у которой был ошвартован 13000-тонный внушительных размеров «Сейо-Мару». Густой черный дым клубами выходил из его гигантских труб и медленно расплывался в почти неподвижном воздухе; было чудное весеннее утро. Вся пристань была покрыта сплошной толпой народа: в подавляющем большинстве японцы обоего пола в национальном одеянии, порядочно китайцев в синих курмах
[173] и штанах и лишь кое-где виднелись европейские пиджаки и чалмы индусов, прибывших в Японию, по всей вероятности, на том же «Сейо-Мару», пришедшем из Калькуты.
С трудом протискались мы до сходней. Контроль проверил наши документы, и наконец мы вступили на палубу.
По нашим билетам третьего класса нам были указаны места в нижнем носовом трюме вместе с китайцами и индусами; верхний трюм был предоставлен японцам.
Весь трюм был заполнен койками в два этажа. Койки состояли из деревянной рамы, на которой была натянута парусина. Ширина койки не превышала одного аршина, и отделялись они одна от другой перегородкой не более полуаршина. Никакой подстилки, ни подушки, ни валика, ни покрывала. Койки были расположены сплошными рядами головами вместе: со стороны ног были оставлены узенькие проходы, дабы пассажиры могли взбираться на свои нашесты, не перелезая через соседей. У трапа было свободное место, где стояло несколько столов, – это была наша столовая. Когда мы спустились в наше помещение, где нам предстояло прожить около двух месяцев, оно было уже почти заполнено, так как это все были не иокогамские пассажиры, а ехавшие из Китая и Индии. Несколько коек подряд, чтобы разместиться своей компанией, уже не удалось найти и пришлось устроиться, где кто мог. Мне посчастливилось найти верхнюю койку между двумя китайцами. Хотя соседство было не из приятных и она была почти посреди трюма, далеко от иллюминатора, то есть далеко отсвежего воздуха, но, по крайней мере, сверху ничего не сыпалось. Пароход только что был дезинфицирован, и поэтому пока все было чисто и опрятно.
Семейные были отделены от своих жен и детей, так как тем было отведено место на женской половине в японском трюме. Кстати сказать, перегородка, отделяющая женское отделение от мужского, устанавливалась лишь во время стоянок, в плавании она убиралась и только при приближении к иностранному порту вновь ставилась. Оказывается, мера эта принималась исключительно в угоду американцам, сами же японцы деликатности эти для пассажиров третьего класса признавали совершенно излишними.
Разложив наши вещи на койки, поднялись на палубу, и тут меня ожидало несколько сюрпризов.
Первый и очень тронувший меня сюрприз заключался в прекрасном тростниковом шезлонге, который мне доставила на пароход чета Апрелевых, из числа наших спутников по «Могилеву». Апрелев
{271}, полковник Генерального штаба, бывший петергофский улан
[174], и жена его, болезненная, слабогрудая женщина с тремя малолетними детьми, жили на последние бриллианты, которые им удалось вывезти из советского рая. Не имея ничего определенного в будущем, они намеревались ехать в Соединенные Штаты, где у них были кое-какие знакомства, и, несмотря на это более чем сомнительное денежное положение, не остановились перед значительным расходом, чтобы доставить мне удобство в пути – роскошь, которую я сам себе никогда не разрешил бы.
Второй сюрприз, но довольно платонического характера, был от генерала барона Будберга
{272}, бывшего военного министра у адмирала Колчака, моего товарища по Академии Генерального штаба. Он пришел пожелать мне счастливого пути и сообщить мне, что Розанов перед отъездом своим в Европу поручил ему выдать из оставшихся в его распоряжении денег пособия целому ряду лиц, в том числе мне было намечено пособие в 1500 йен, но… Здесь я узнал, что крах банка «64» был для меня небезразличен: деньги эти лежали в названном банке.
