Европейскую группу составляли: одиннадцать человек нашей партии, из них шесть мужчин, две женщины и трое детей; затем некто Пушнов, предприимчивый молодой человек, студент, выехавший из Одессы в конце 1918 года с целью повидать Божий свет, обещавший своим родителям вернуться на родину через три года и отправившийся в свое странствование буквально с гривенником в кармане. Ко времени нашего знакомства он успел добраться до Японии, прирабатывая по пути лишь в той мере, чтобы быть в состоянии передвигаться с места на место. Перед Японией он работал надсмотрщиком на рисовых плантациях в Индокитае и накопил себе денег на переезд в Мексику. В то время спрос на рабочие руки в колониях был еще достаточно велик, и это облегчало ему выполнение его плана. Остальные пять человек были русские евреи, которых мы встречали в Иокогаме в ресторане нашей гостиницы. Они тоже направлялись в Мексику, по всей вероятности, с тайным намерением проскользнуть оттуда в Соединенные Штаты, куда они не могли попасть прямым, законным путем.
Часть японцев ехала на Илу
[175], один из островов Гавайского архипелага, главная же масса, в том числе все женщины, направлялись в Перу. На Илу, где уже существовала значительная японская колония, ехали те, которые уже побывали там и которым американские власти не могли чинить препятствие как новым эмигрантам.
В Перу направлялись новые колонисты, но женский элемент этой партии вовсе не имел никакого отношения к мужскому, а представлял собой контингент жен и невест колонистов, уже осевших в Перу, причем добрая половина невест была завербована особыми агентами, вернее подрядчиками по поставке жен для холостых колонистов, и ехала искать семейного счастья по ту сторону океана.
Китайцы направлялись отчасти в Мексику, главным же образом в Панаму, в полосу отчуждения Панамского канала, принадлежащую Соединенным Штатам. В этой партии были исключительно мужчины.
Индусы, великорослые, чернобородые красавцы сикхи
[176] ехали на должности полисменов в Панаму.
Из пассажиров второго класса отмечу только двух русских, с которыми мы имели постоянное общение: это капитан первого ранга Руденский, который, подобно нам, ехал до Вальпараисо в надежде найти для себя что-либо подходящее в Южной Америке, и лейтенанта Никольского, возвращавшегося в Соединенные Штаты для продолжения своих занятий в университете, прерванных призывом адмирала Колчака. Был еще один русский пассажир второго класса, некто Постников, гражданский инженер, ехавший со своей женой в Сан-Франциско, но он не снисходил до знакомства с трюмным людом.
Из пассажиров первого класса нам был известен лишь Бурышкин. Прочих пассажиров высших классов мы могли наблюдать лишь мельком, когда они сходили на берег, в прочее же время мы жили в двух различных сферах: мы на нашей нижней палубе, они – на спардеке
[177]. Хотя прямого запрещения доступа туда для нас и не было, но во избежание недоуменных взоров мы предпочитали не выходить из пределов назначенной для нас территории. Исключение для нас, европейцев, которое, впрочем, было сделано и для китайцев и индусов, касалось пищи. Китайцы имели свою специальную кухню на корме, от которой нестерпимо разило всегда тошнотворным запахом кунжутного масла. Вегетарианцы индусы получали провизию на руки и сами приготовляли себе еду, не доверяя нечистым рукам иноверцев. Для нас же отпускалась пища из кухни второго класса, но упрощенная, как в отношении меню, так, главным образом, в сервировке. Качество и количество ее были вполне удовлетворительны, единственно, на что можно было пожаловаться, так это на недостаточность хлеба, но зато рис можно было получать в неограниченном количестве. Пища отпускалась три раза в день: в восемь часов утра – кусок жареного мяса и рыбы с вареным картофелем или пататами, все на одной тарелке; в полдень – тарелка пустого бульона с двумя ломтиками белого хлеба, такие же куски мяса и рыбы с таким же гарниром; в семь часов вечера – то же, что и утром. И так изо дня в день, только иногда картофель заменялся вареными бобами. По воскресеньям к обеду добавлялось сладкое: крем или желе. На первой половине нашего плаванья до Сан-Франциско к обеду давалось еще по кусочку масла, довольно сносного, которое, к сожалению, не с чем было есть, за недостатком хлеба. Специально для этого мы купили в Сан-Франциско бисквиты, но, увы, вместо масла стали давать отвратительнейший маргарин, и нам пришлось удовлетвориться сухими бисквитами.
Вставать приходилось довольно рано – не позже семи часов утра – для того, чтобы получить пресную воду для умывания; в восемь часов кран пресной воды закрывался. Длинной очередью, с тазиками в руках, получали мы порцию пресной воды и тут же на палубе совершали свой утренний туалет. Пока мы были в северных широтах, это было приятно; было лето, погода теплая, по мере приближения к экватору даже жаркая, но затем, когда спустились ниже экватора и приближались к Вальпараисо, где в это время была зима, утренние часы были довольно прохладны, и умывание на открытом воздухе и при свежем ветре нельзя было назвать приятным. Раз в неделю на пароходе приготовлялась для желающих ванна. Она состояла из громадного деревянного ящика, в котором одновременно могли мыться до десяти человек, причем вода не менялась, так как на кораблях пресную воду вообще берегут. Судите сами, можно ли было пользоваться такой ванной, к тому же она всегда была набита японцами или японками, которые вовсе не стеснялись друг друга и тут же рядом, в райских костюмах, ожидали своей очереди.
После утреннего туалета мы принимались за утренний завтрак и, покончив с ним, садились за испанский язык. Я организовал правильные занятия, по два часа в день, между завтраком и обедом, проходя приблизительно по одному упражнению Берлица
{277} каждый день.
Успешнее всех в испанском языке был Нечаев, хорошо владевший французским языком; затем шел Гильбих, потом Курбатов, хотя и классик по образованию, но не очень способный; слабее других были Оранжереевы, в особенности старший. Просил разрешения присутствовать при этих занятиях и студент Пушков. Дамы не принимали участия, так как им не на кого было оставить свою детвору. В дни стоянок, по просьбе учеников, уроки отменялись; сам же себе я этой льготы не разрешал и, кроме обязательных общих занятий, посвящал ежедневно еще не менее двух часов для подготовки преподавания на следующий день.
