Не менее мирный характер носили мои беседы с Гуревичем. Это был интеллигентный коммунист, политический эмигрант 1905 года, сотрудник Троцкого, ехал он, как говорил, в Германию, но конечной целью его пути была, несомненно, Совдепия. Несмотря на диаметрально противоположные взгляды, споры наши никогда не сопровождались резкостями. Помню, однажды он сказал мне:
– Неужто после всего того, что произошло, вы остались монархистом?
На это я ему ответил:
– Если бы я раньше не был монархистом, то после того, что произошло, я стал бы таковым.
Он призадумался и сказал:
– Да, быть может, со своей точки зрения вы ДОБРОСОВЕСТНО правы, но мы смотрим разными глазами, и нам никогда не понять друг друга.
Интересно было бы знать, остался ли убежденным коммунистом этот, в сущности, порядочный и мягкий человек после всех ужасов, которые он должен был увидеть в Советской России?
Наше плавание совершалось при очень хорошей погоде; если и встречали небольшую волну, то она была очень мало заметна для такого гиганта, как «Cap Polonio».
Первая остановка наша была в Сан-Пауло, главном пункте торговли бразильским кофе. Стояли несколько часов. Город не представляет ничего особенного. Здесь, между прочим, я был свидетелем сцены, которую, наверное, не увидишь в Соединенных Штатах: на громадном пустыре, отделяющем пристань от города, молодые люди, несмотря на палящую жару, играли в футбол, причем в обеих партиях среди чистокровных белых было немалое число таких же чистокровных негров, прямых потомков тех рабов, которые некогда были вывезены португальцами из Африки для своих колоний, когда они убедились, что местные индейцы вовсе не пригодны для сельских работ. Говорят, что в глухих дебрях необъятной Бразилии до сих пор процветает рабство. Быть может, это и так, но в городах негры пользуется всеми правами наравне с белыми.
Следующая остановка была в Рио-де-Жанейро. Трудно себе представить что-либо живописнее этого порта, усеянного скалистыми островками, одетыми роскошной тропической растительностью, извилистые фиорды глубоко в резаются в берег, и между ними раскинут нарядный, утопающий в зелени город. Прибавьте сюда голубое безоблачное небо, сапфировую синеву моря и яркий солнечный свет, и вы получите феерическую картину, которой не могла бы создать самая богатая фантазия художника. Красива наша Ялта, красиво Нагасаки, великолепна панорама Босфора, но ни одно из этих мест не может выдержать сравнения с Рио-де-Жанейро. К особенности этого города нужно еще отнести то, что он нисколько не проигрывает при близком знакомстве, чего нельзя сказать про вышеназванные пункты.
В Рио-де-Жанейро мы простояли сутки, и я успел побродить по городу, дошел до подножия известной всему миру воздушной дороги, переброшенной на высоте нескольких сот метров через широкую долину к вершине отдельно стоящей громадной скалы с почти отвесными скатами и действительно очень похожей на сахарную голову Panda Azucar, но по экономическим соображениям отказал себе в удовольствии посетить ресторан, устроенный на ее вершине.
После Рио-де-Жанейро шли без остановок до Канарских островов. В Лас-Пальмас на берег не сходил, так как останавливались на открытом рейде. Затем останавливались в Лиссабоне, где спустили немало пассажиров. Через день в Виго высадились все испанцы, и вот на двадцатый день нашего отплытия из Буэнос-Айреса, ранним утром 5 июня 1922 года, подошли мы к Булони. «Cap Polonio» остановился на открытом рейде, и к нему подошел небольшой таможенный пароход с портовыми чинами, которые занялись проверкой документов высаживающихся пассажиров. Бóльшая часть принадлежали к первому и второму классу; из третьего класса было всего лишь человек пять: все земляки мои ехали в Гамбург. Когда я сходил на таможенный пароход, они собрались у борта и посылали мне оттуда пожелания счастливого пути и всякого благополучия. Через четверть часа я снова ступил на землю Старого Света, и начался третий этап моей скитальческой жизни в изгнании.
