Оставшийся за начальника Генерального штаба и за военного министра генерал-майор Потапов
{95}, бывший военный агент в Черногории, мой старый знакомый, уговаривал меня повременить, оттягивая отставку со дня на день. Когда я ему говорил, что при настоящих условиях, когда за спиной у каждого начальника постоянно торчит по комиссару, в атмосфере обидного недоверия я служить положительно не в силах (принципиальный отказ от службы у большевиков в разговоре с ним был неуместен), Потапов обещал устроить меня в Военно-историческую комиссию по описанию настоящей войны
{96}, где я буду работать в совершенно нейтральных условиях. Комиссию эту Потапов, по его словам, проектировал именно с той целью, чтобы сохранить офицеров Генерального штаба и не дать им рассеяться так, что потом и не соберешь.
Скажу несколько слов о Потапове, которого не нужно смешивать с другим тоже генералом Потаповым
{97}, вошедшим в состав военной комиссии Совета солдатских и рабочих депутатов
[22] в первые же дни Февральской революции, комиссии, из которой вышли приказы № 1 и № 2 и проект Декларации прав солдата. Насколько последний был сумасбродный, неуравновешенный субъект и авантюрист, настолько второй, то есть исполняющий должность начальника Генерального штаба, был спокойный, положительный человек. Не думаю, чтобы он сочувствовал большевикам и разделял их идеи или прозревал их окончательное торжество. Нет, он остался на месте потому, что ему не хотелось трогаться с него и было почти безразлично, кто им верховодит
{98}.
Припоминается мне по этому случаю характерное выражение из воспоминаний Саблукова
{99} о цареубийстве 11 марта 1801 года. Когда весть о смерти императора Павла I разнеслась по городу, военные власти распорядились командировать в Михайловский замок по нескольку нижних чинов от каждой войсковой части Петербургского гарнизона, дабы они могли лично убедиться в действительной смерти императора и тем предупредить возможные беспорядки. Когда вахмистр Конного полка, в котором служил Саблуков, вернулся из замка, Саблуков спросил его, видел ли он усопшего императора.
– Так точно, – ответил тот, – император умер, и крепко умер.
На вопрос же Саблукова о том, что думают по этому поводу солдаты, вахмистр ответил:
– Да нам что же. Нам кто поп, тот и батька.
Недалеко был, по моему мнению, от этого взгляда на вещи и генерал Потапов.
Дело с комиссией все затягивалось, между тем центральные управления собирались уже переезжать из Петрограда в Москву
{100}. Опасаясь, что с отъездом их мне совсем не удастся расстаться с военной службой, ставшей мне в современной обстановке совершенно невыносимой, хотя я фактически со времени приезда в Петроград никаких служебных обязанностей не исполнял, а был только под дамокловым мечом возможности этого, я наконец настоял на исполнении моей просьбы и 12 марта 1918 года приказом начальника Генерального штаба был уволен в отставку по болезни. Теперь мне оставалось только дождаться наступления тепла, чтобы уехать к себе в усадьбу в Тверской губернии, где у меня был небольшой домик с двумя десятинами земли.
В это время немцы угрожали Петрограду, и угроза была настолько серьезна, что со дня на день ожидалась оккупация. Среди советских служащих был большой переполох, чему я сам был свидетелем. Дело в том, что, вследствие стесненного материального положения, мне с женой, как и многим другим, пришлось потесниться, насколько возможно, в своей квартире и пустить в свободные комнаты жильцов, чтобы наемной платой за эти комнаты хотя отчасти восполнить потерю содержания. Разборчивым в жильцах нельзя было быть, и вот среди этих жильцов попадались служащие советских учреждений, которые до того времени были бездомными бродягами. Между нашими жильцами был один из служащих в Комиссариате народного хозяйства
[23], уже немолодой, лет под 50, пройдисвет
[24], скитавшийся бог знает где всю свою жизнь, человек навряд ли с безупречным прошлым. Судя по его словам, он занимал довольно высокий пост в комиссариате. Так вот, однажды, когда немцы ожидались чуть ли не ежечасно, он через прислугу просит меня повидать. Выхожу к нему.
