Весь этот люд прекрасно сознает, что все благополучие его тесно связано с советской властью, что с падением ее он не только лишится всех земных благ, но неминуемо подвергнется жестокому мщению не столько со стороны новой власти, сколько со стороны народных масс. Корабли у них сожжены, и они с мужеством отчаяния отстаивают советскую власть. Это мне пришлось слышать из уст одного из подобных приверженцев советского правительства. На нашей станции, как и везде, имеется пост железнодорожной охраны человек в пятнадцать. Обязанности этого поста, кроме охраны железной дороги, поддержание на ней порядка, борьбы с мешочничеством (что, в сущности, сводится скорее к ограблению обыкновенных пассажиров, так как настоящие мешочники откупаются взятками), заключаются также в поддержании порядка во всем прилегающем районе. Начальником этого поста был некий Шувалов, солдат, умудрившийся провести всю кампанию в запасных батальонах. Сам из крестьян одной из ближайших волостей. Типичный революционный воин: наглая физиономия, передние зубы выбиты, нахальная речь, разухабистые движения. На станции, как она ни значительна, вследствие недостатка поездов и трудности попасть в них всегда скопляется масса пассажиров, до сотни и более. И вот перед этой многочисленной аудиторией этот оратор разглагольствовал о задачах советской власти, толкуя, конечно, их вкривь и вкось, но совершенно определенно понимая свои обязанности: «Нам, большевикам, необходимо отстаивать свою власть до последней крайности. Нам необходимо все время идти вперед. Если мы остановимся, если мы сдадим хоть немного – мы погибли, нас завтра же всех перевешают».
Мужество отчаяния людей, ожидающих за свои дела жестокой кары, – вот в чем сила Красной армии.
Глава IX. Первый призыв меня на службу в Красной армии
Перейду теперь к обстоятельствам, заставившим меня покинуть Советскую Россию.
Как я уже упомянул выше, страшное горе, разбившее мою жизнь, повергло меня в состояние полнейшей апатии. Я думал только о том, как бы скорее дожить свой век, заглушая повседневными заботами и физическим трудом постоянное ощущение невознаградимой потери. Бездействию своему в период ожесточенной борьбы за спасение родины я находил оправдание перед своею совестью в том, что в настоящее время, когда требуются главным образом рядовые бойцы, когда большой спрос на молодых, полных сил и энергии людей, когда для руководства партизанскими отрядами не требуется большого опыта службы, а гораздо ценнее подвижность и физическое здоровье молодых людей, мы, пожилые люди, скорее можем быть обузой, чем принести пользу.
Я всегда предполагал и впоследствии оказался прав, что все организации, боровшиеся с большевиками, страдали избытком генералов. Что пользы в том, что многие из нас по сохранившемуся здоровью и физической крепости не уступают молодым людям. Что пользы в том, что многие из нас во имя спасения родины искренне готовы принять участие в борьбе на каких угодно должностях, хотя бы простыми рядовыми. Это только красивый жест, намерение в сущности неосуществимое.
Поэтому я удалился в деревню. Средств к жизни, кроме самой скудной пенсии и эмеритуры
[44], урезанной советским правительством далеко за пределы возможного, и тех незначительных крох, что случайно оказались у меня на момент национализации банков и ареста сейфов, у меня не было никаких. Надо было зарабатывать самому себе кусок хлеба насущного, в буквальном значении этого слова, хлеба, которого я на свою пенсию купить уже не мог.
Во-первых, пришлось вести лично все натуральное хозяйство. Я сам исполнял все полевые работы, косил, убирал сено, молотил, веял, рубил и колол дрова. Но этого было мало, так как земли при моей усадьбе было всего лишь две десятины
[45], да и из нее только небольшая часть была возделана. Надо было изыскать еще другие источники для пропитания.
На мое счастье, я смолоду имел склонность к разным видам ручного труда и интересовался всякого рода механизмами. Поэтому у меня постепенно накопился небольшой набор самых необходимых инструментов для слесарных, столярных и переплетных работ. И вот я решил использовать свои знания и кое-какой навык в этих работах.
Обстановка для этого в деревне была благоприятная, вследствие дороговизны всякого рода ремонта и недостатка в хороших, а главное, добросовестных мастерах. Я занялся починкой часов, главным образом стенных и настольных, хотя брался и, не всегда неудачно, за починку карманных, затем замков, граммофонов, которых в деревне, кстати сказать, очень много, и прочей слесарной работой. Иногда перепадали заказы и на переплетные работы. После нескольких удачно исполненных заказов недостатка в заказчиках у меня не было. Стали приносить и привозить вещи в починку не только из соседних деревень, но даже верст за десять от меня. Это сразу поправило мои дела. За свою работу я брал не деньгами, а натурой. Кто чем богат и кто сколько может, тем и платил мне за работу: кто принесет мерку картофеля, кто несколько фунтов овсяной крупы, сушеной рыбы, муки, кто четверть молока, пяток яиц, сухарей, печеного хлеба, творогу и т. п. Все годилось мне и избавляло меня от главной статьи расхода – на продовольствие. На прочие расходы хватало пенсии.
Так как земли у меня было всего две десятины, домик маленький и старый, службы ветхие до того, что едва держались, то на мою усадьбу никто не зарился. Поэтому, когда выселяли помещиков, то волостной комитет меня не тронул, хотя имущество мое не избегло национализации. Приезжали ко мне несколько раз комитетские комиссии, произвели подробную опись всего инвентаря и обстановки, в особенности моей библиотеки (тщательно собираемой мною в течение всей моей жизни и перевезенной на последние деньги из Петрограда), объявили мне, что все это мне уже не принадлежит, а есть достояние нации и оставляется в моем распоряжении лишь до тех пор, пока всему этому не будет дано соответствующего назначения, но на этом дело пока и закончилось.
Так прошло все лето и начало осени 1918 года. Но вот с конца сентября начали присылать мне из волостного военного комиссариата анкеты с вопросами: когда родился, какой бывший чин, где воспитывался, где служил и т. д. – словом, то, что требуется для составления послужного списка или краткой записи о службе. Так как я в это время достиг уже 50-летнего возраста, то есть вышел уже из 45 лет, обязывавших еще военной службой
{130}, то я приписывал эти анкеты исключительно усердию и неопытности военного комиссара, не умеющего еще разбираться в своем деле, но желающего проявить свою активность. Но анкеты эти начали повторяться чуть ли не в каждые две недели. Видимо, исходили откуда-то сверху. В общем требовались те же сведения, добавлялись лишь какие-нибудь новые пункты вроде того, что принадлежите ли к каким-либо организациям, каких политических убеждений, служат ли родственники в Красной армии, кто из партийных работников может рекомендовать, был ли под судом и т. п. Такое обилие повторных анкет я приписывал неразберихе, царящей в советских учреждениях, работавших крайне несогласованно, вследствие чего одни и те же сведения собирались по несколько раз, и поэтому относился к ним совершенно спокойно, не придавая им особого значения.
