Книга Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922, страница 42. Автор книги Виктор Минут

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922»

Cтраница 42

– Но ведь я не имею права командировать вас туда без распоряжения округа, – возразил он мне.

Я ему объяснил, что я прошу вовсе не о командировании, о том не может быть и речи, так как это мое личное, а не служебное дело, а прошу лишь разрешения на эту поездку за свой счет, ибо без этого разрешения мне не продадут билета в железнодорожной кассе.

Заметив его колебания, я добавил, что, как я слышал, списки пойдут в штаб округа только к 10 марта, затем три дня праздника, назначение мое, значит, последует не ранее как через неделю, за это время я успею проехать в штаб фронта, устроить, что мне нужно, и вернуться назад. Сказал и с замиранием сердца ожидаю, согласится ли он или нет. После некоторого раздумия, которое мне казалось вечностью, он сказал: «Пожалуй, это можно», – и дал мне записку к начальнику мобилизационного отдела. Тотчас же пошел я к последнему, повторил то же, что говорил помощнику комиссара, и просил возможно скорее приготовить разрешение.

Начальник мобилизационного отдела, как бывший ранее на военной службе, заметил некоторую сложность моего намерения, так как, конечно, гораздо проще было ехать мне в губернский город в штаб округа, с тем чтобы штаб снесся по телеграфу со штабом фронта, но ограничился этим замечанием и не сделал никаких препятствий, и приказал приготовить просимый документ.

Наконец разрешение готово. Понесли наверх на подпись помощнику комиссара, жду с тревогой, почему писарь так долго не возвращается? Но вот он принес бумагу. Слава богу, подписана! Заносят в журнал, прикладывают печать. Время тянется бесконечно долго. Внутренне я страшно волнуюсь. А вдруг помощник комиссара раздумает или почует что-либо недоброе? Конечно, волнение это я тщательно скрывал и с самым спокойным видом разговаривал с начальником мобилизационного отдела и его подчиненными, молодыми офицерами, видимо прежней армии, о том, какая примерно должность могла бы быть мне предложена, как эти должности оплачиваются и т. п.

Наконец все формальности были исполнены, и я держал заветный документ в своих руках. В данном мне удостоверении было сказано, что предъявителю сего, бывшему генерал-лейтенанту Минуту, разрешен проезд до станции Смоленск и обратно для назначения на должность в штаб Западного фронта.

Сдерживая свои шаги, чтобы только не бежать, так как земля подо мною горела, вышел я из комиссариата и отправился прямо на вокзал. Было 11 часов утра. Спросил, когда отходит ближайший поезд по направлению к Москве, так как стремился как можно скорее убраться из уездного города, опасаясь, как бы в комиссариате не спохватились и не отобрали бы выданного документа.

Ближайший поезд был служебный и шел только на несколько станций на юг и не доходил даже до станции Лихославль [52], откуда шла дорога на Вязьму и далее на Смоленск. Решил ехать на этом поезде и через два часа выехал из уездного города. Первое препятствие было взято.

Отъехал я на четыре станции на юг и вышел: поезд дальше не шел. Сначала я предполагал каким-либо, хотя бы товарным поездом, добраться до Лихославля, а оттуда такими же способами ехать дальше, лишь бы не терять ни минуты времени, не упустить ни малейшей возможности увеличить расстояние между собою и призывным пунктом. Оказалось, что прямой поезд из Петрограда в Вязьму проходил только в 11 часов ночи, до этого был только один поезд на Москву. На товарный поезд можно было попасть не иначе как по разрешению начальника станции. Сделал попытку в этом направлении, но получил суровый отказ. Можно было бы, конечно, вскочить на буферную площадку с риском быть снятым чинами охраны, но тут из разговоров на станции я узнал, что в Лихославле я имею еще менее шансов попасть на проходящие поезда, так как на узловой станции скопляется гораздо более пассажиров и что поэтому лучше уже здесь дождаться Вяземского поезда. Пришлось покориться участи.

В то время как я в ожидании поезда бродил по станции, обратил я на себя внимание комиссара чрезвычайной комиссии («чрезвычайки»), каковые существуют на всех более или менее крупных станциях и которым подчинена охрана железной дороги. Он потребовал от меня документы. Я предъявил ему удостоверение, только что полученное мною для проезда в Смоленск. Узнав мое звание и цель поездки, он удовлетворился. Я, воспользовавшись случаем, просил его оказать мне содействие в посадке на поезд, объясняя свою торопливость служебной надобностью, так как текст выданного мне документа можно было понять и в том смысле, что я уже назначен и еду к месту служения. Надо было извлекать возможную пользу из невольного знакомства с советскими служащими. Он обещал.

Пришел поезд, по обыкновению переполненный до крайности. Несмотря на все, действительно искренние, старания комиссара, ему не удалось втиснуть меня ни в один вагон, и его содействие моему отъезду могло выразиться лишь в том, что он разрешил мне поместиться на железных мостиках, соединяющих между собою два вагона 3-го класса, то есть на буферах, откуда обыкновенно пассажиры удаляются силой.

Воспользовавшись разрешением, мне данным, на этих мостиках поместилось еще четыре таких же пассажира, как я. Я стоял ближайшим к двери, ведущей на тормозную площадку вагона. Проникнуть в вагон, действительно, не было никакой возможности. Буквально нельзя было просунуть даже руку: так плотно набито было все людьми.

Я поставил свои вещи на мостик, стал так, чтобы придерживать их коленями, так как иначе при движении поезда они неминуемо свалились бы под колеса вагона, руками же схватился за коротенькие поручни. Было около десяти градусов мороза. Шел небольшой снежок при слабом ветре. Одет я был, как я уже упоминал выше, в бумазейную [53] рубашку и суконные брюки, под которыми были поддеты фуфайка и теплые кальсоны. Верхнюю одежду составляла кожаная куртка на бараньем меху. На ногах сапоги черного товара с поддетыми шерстяными и бумажными носками, на руках шерстяные перчатки, на голове папаха с опущенным тыльником.

Во время ходьбы одежда эта вполне предохраняла от холода. Сносна она была и во время остановок поезда, но во время движения поезда, когда поднимался сильный ветер, она казалась совершенно недостаточной. Сначала у меня начали стыть ноги, стоявшие на железном мостике, затем руки, державшие железные поручни, потом холод начал распространяться по всему телу. Попасть в вагон не было никакой физической возможности. В ответ на мои попытки отодвинуть дверь и втиснуться хоть как-нибудь на заветную тормозную площадку, которая представлялась мне раем, я получал лишь крепкую русскую ругань. По справедливости должен заметить, что даже при желании этих счастливцев помочь мне они не могли бы исполнить моей просьбы. Молил их потому, что положительно изнемогал от холода. Наконец дошел до такого состояния, что решил: если в Торжке [54] никто не выйдет из вагона и мне не удастся в него проникнуть, то сойти с поезда, так как для меня было совершенно безразлично, быть ли расстрелянным большевиками или, замерзнув, упасть под колеса поезда. Первый род смерти был менее мучителен. К счастью, в Торжке вылезли из вагона человек пять, и мне удалось наконец втиснуться на тормозную площадку, после того как я проехал 75 верст на буфере.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация