Вчерашний дождь сильно согнал снег, и большей частью лошадь волокла сани по вязкому суглинку. Наконец доехали до той деревни, откуда мне предстояло идти пешком в Ивенец.
Когда подъезжали к ней, нас нагнали маленькие санки в одну лошадь. На заднем сиденье сидели женщина лет тридцати и парень лет восемнадцати, а на козлах, спиной к лошади и лицом к спутникам, девочка лет двенадцати. Правил лошадью парень.
– Подождите, дядя, может вас подвезут, – сказал мне Минько и затем спросил, куда они едут; оказалось, что в Ивенец.
Тогда он обратился к ним с просьбой подвезти старого человека, беженца, которому еще много пути впереди. Те было замялись: и без того, дескать, трое, дорога тяжелая, едут из Ракова, лошадь уже устала. Тут я вступился тоже в разговор, убеждая взять только мои вещи, сам-де я пойду пешком рядом, так как все равно придется ехать почти все время шагом. Убедил их, и мы отправились дальше.
Оказалось, что мои спутники были из-под Минска, только что переночевали в Ракове. Женщина была мачехой парня и девочки. Она везла девочку в Ивенец показать известному всей округе знахарю-крестьянину, так как девочка после случившегося у них месяца два тому назад пожара, «сурочилась», молчит, а чуть ей что-нибудь скажут – плачет, всего боится, по ночам вскрикивает.
Поехали. Дорога была большей частью совершенно обнаженная от снега, и тогда не только я, но и женщина с парнем шли пешком. Когда же попадались участки, покрытые обледенелым снегом, тогда они садились в сани, а я становился сзади на полозья, держась за спинку саней, и мы рысью нагоняли потерянное время.
Таким образом часам к двенадцати дня мы подъехали к Ивенцу, который был виден уже издали благодаря женскому православному монастырю и костелу.
Не доезжая с полверсты до местечка, я, поблагодарив своих спутников, покинул их и боковой дорожкой вошел в местечко.
Был солнечный весенний день. На улицах местечка сновало много народу; базарная площадь, видная издали, была полна людей. Очевидно, какое-то необычайное происшествие было причиной этого оживления. Я решил быть осторожным и боковыми улицами, минуя площадь, подошел к северо-западной окраине деревни, около водяной мельницы. Тут я обратился к одному прохожему с просьбой указать мне дорогу на село Камень
[63] и далее на Налибоки
[64]. Он меня спросил, куда мне нужно попасть. Я сказал ему, что иду на Гродно через Лиду.
– Ну, братику, – ответил он мне, – туда тебе не пройти. В Лиде уже легионеры
{137}, сегодня они, говорят, уже в Ивье
[65], а к вечеру, может быть, будут уже и сюда.
Я, конечно, ни словом, ни жестом не выразил критики по поводу этой, ни с чем несообразной вести, напротив, с тревогой осведомился даже, по какой дороге мне лучше пойти, чтобы избежать района боевых действий. Крестьянин, видимо, поляк, посоветовал мне лучше сидеть в Ивенце и ждать прихода легионеров, которые, дескать, наведут порядок. Хорош бы я был, если бы поверил этим «достоверным» сведениям, распространяемым, как это обычно бывает, «очевидцами». Поляки этот район заняли только в июле месяце.
Расспросивши дорогу на село Камень, пошел по ней. Дорога шла по холмистой открытой местности с далеким кругозором. Солнце порядочно пригревало. Снега совершенно не было.
Пройдя с версту от Ивенца, я встретил трех крестьян, шедших в Ивенец. По обыкновению своему проверять как можно чаще взятое направление, я спросил их, как пройти на Камень, а затем на Налибоки. Они меня спросили, куда я иду дальше. Пришлось опять рассказать свою историю и объяснить, что из Налибок мне нужно пройти на Бакшты
[66], а затем на Лиду.
Узнав, что мне нужно на Бакшты, они мне объяснили, что, идя на Налибоки, я сделаю громадный крюк и что мне нужно идти отсюда на Полдороже, докуда верст двадцать, а оттуда двадцать пять верст до Бакшты, и указали, как мне перейти с неправильно взятой дороги на ту, по которой нужно идти.
Я решил последовать этому совету, но, желая сбить со следов как и этих встречных, так и тех, кого я расспрашивал о дороге в Ивенце, я сказал, что мне нужно зайти в Налибоки, повидать одного знакомого. Затем, когда крестьяне скрылись из вида, я прямо целиной пошел по направлению к указанной ими дороге.
Расстояние было не более версты, но идти по вязкой размякшей пахоте было очень трудно, и я, увидев по пути маленькую крестьянскую усадебку, решил немного отдохнуть в ней и затем продолжать свой путь на Полдороже, где наметил остановиться на ночлег.
Усадебка, куда я зашел, оказалась шляхетским хуторком. Семья шляхтян состояла из хозяина лет пятидесяти, жены его примерно такого же возраста, сына – парня лет двадцати пяти, солдата, только что вернувшегося из плена, куда он попал уже после революции, и его жены лет около двадцати.
Я попросил вскипятить воду для чая и затем угостил их сахаром, а мужчин кроме того папиросами. В возмещение за мою любезность мне был предложен хлеб и вареный картофель.
Увидев на столе швейную машину, я спросил, как обстоит дело с нитками, упомянув при этом, что у нас в России с этим очень плохо. Оказалось, что у них было еще хуже: те нитки, которые бог знает за какую цену удавалось достать, были настолько гнилы, что рвались каждую минуту.
У меня было взято с собой три катушки ниток: две черных и одна белая. Я решил пустить их в ход. Когда я показал их хозяйкам, то у них положительно глаза разгорелись, и они просили меня продать им, предлагая по двадцати рублей за катушку. Я сказал, что деньги мне не нужны, а вот если меня подвезут в Полдороже, то я готов заплатить за подводу катушками. Хозяева тотчас же согласились и кроме того отрезали мне еще краюху хлеба фунта в три
[67] и принесли кварту молока.
