То обстоятельство, что я внешним видом своим так резко выделялся из уличной толпы и что я шел по модным улицам, послужило мне на пользу.
Дело в том, что, когда я подходил уже к Уяздовскому парку и через несколько шагов должен был уже свернуть на Институтскую улицу, вдруг вижу перед собой польского офицера средних лет, который удивленно и даже с некоторым испугом спрашивает меня:
– Ваше Превосходительство, неужто это вы? – И затем в дополнение этого вопроса, на который, казалось бы, мог бы быть только утвердительный ответ, добавил: – Ведь вы генерал Минут.
Я тотчас же узнал подполковника Марского, бывшего во время войны штаб-офицером для поручений при главном начальнике Минского военного округа, генерале от кавалерии бароне Рауш фон Траубенберге. Марский был уроженцем Радомской губернии и поэтому тотчас же по возвращении в Польшу был беспрепятственно и тем же чином принят в польскую армию. Оказалось, что Марский жил в доме Рахманова, но дом этот находился не на Институтской, а на Пенькной улице, положим, не особенно далеко от первой, но все-таки без этой счастливой встречи я потерял бы немало времени в поисках дома по фамилии домовладельца, да к тому же не на той улице, где он в действительности находился.
Через несколько минут я был в квартире Марского радушно встречен его семьей, а затем у Рахманова, который и слышать не хотел, чтобы я остановился где-либо в другом месте, кроме его дома.
Роскошная и обширная квартира Рахманова, конечно, могла без всякого стеснения для семьи владельца, состоящей из него самого и его жены, приютить даже не одного человека, поэтому я не заставил себя долго уговаривать.
В первый раз после оставления мной моего дома я мог наконец принять перед сном ванну и лечь спать раздетым. Не стыжусь признаться, что ночлеги мои в крестьянских избах и в еврейском постоялом дворе, редкая перемена белья, ночной туалет, заключавшийся лишь в том, что я снимал меховую куртку и папаху, имели последствием, что я принес с собою, кроме пыли и грязи, и непрошенных жильцов, от которых и избавило меня только прибытие в культурную обстановку.
В мягкой постели, в теплой комнате в глубине просторной квартиры, куда вовсе не долетал уличный шум, проспал я добрых десять часов, и когда, наконец, проснулся, то долго не мог прийти в себя и думал, что еще грежу: настолько резка была разница между окружающим и тем, к чему я успел привыкнуть за время моего странствования. Но прохлаждаться было некогда, ведь мне было дано разрешение на пребывание в Варшаве всего только на три дня.
Отправился я первым долгом в канцелярию генерала Глобачева, чтобы узнать у него, каким способом и когда могу отправиться к генералу Деникину.
Глобачев очень удивился и вместе с тем искренно обрадовался моему прибытию, готов был всячески и во всем быть мне полезным, но с места же огорчил меня известием, что обычный путь на юг России, по которому происходило сообщение с генералом Деникиным, лежал через Венгрию, и большевистский переворот, устроенный там Бела Куном
{144} при содействии графа Каройи
{145}, прервал эту коммуникационную линию на самое неопределенное время
{146}. Надо было ждать. Но куда деться? Тут почти одновременно у нескольких лиц: Глобачева, Рахманова и военного врача, состоявшего при миссии Глобачева и бывшего раньше у меня в подчинении, когда я был главным начальником снабжений армий Западного фронта, явилась мысль поместить меня, до разъяснения политической обстановки, в санаторий Красного Креста, открытый в Отвоцке
[100], близ Варшавы. Он действовал под флагом швейцарского Красного Креста, ибо русского представительства в Варшаве не было, но существовал на средства, оставленные еще нашим Красным Крестом.
