Следующий день был посвящен моему обмундированию и приведению моей внешности в приличный вид. Пришлось расстаться с бородой, так как в сплошь бритом Берлине бородатый человек прямо-таки бросался в глаза, а я не имел намерения привлекать к себе внимание окружающих. Благодаря любезной помощи доктора Аксенова, уже обжившегося в Берлине и вызвавшегося быть моим гидом, я в тот же день облачился в скромный, но вполне приличный костюм.
За этим последовали мои официальные визиты представителям союзников: английскому – генералу Малькольму
{193}, французскому – Дюпону
{194} и американскому – Харрису
{195}. Председателем Межсоюзнической комиссии
{196} был Малькольм, но заседания ее проходили большей частью в помещении американской миссии в Adlon Hôtel
{197}, у Брандербургских ворот.
Дело было не вполне еще налажено, и недели две после моего прибытия в Берлин у меня было порядочно свободного времени, так как текущие дела в миссии занимали не более трех-четырех часов времени. Я этим воспользовался, чтобы ознакомиться несколько с Берлином, и посетить кое-кого из знакомых, которых судьба, подобно мне, выбросила в Берлин.
Одним из первых визитов моих был к Воейкову. Жил он в то время в очень скромном отеле со странным названием «Пимак», кажется, на Георгштрассе. Удачно застал его дома в маленькой, узенькой комнатке, в которой, кроме кровати, шкафа, стола и двух стульев, другой мебели не было. Он, по-видимому, был доволен моим посещением, видя в нем знак внимания к нему, чего он в последнее время, по всей вероятности, не видел.
Я, собственно говоря, интересовался узнать от него подробности царского отречения, об обстановке которого ходили столь разноречивые версии, но ничего нового от него не узнал. На мой вопрос, когда он расстался с государем, он мне сказал, что произошло это в Могилеве при отъезде государя в Царское Село, так как Временное правительство не разрешило ему следовать за государем. Спросить его, а почему же это было разрешено князю Долгорукову
{198}, язык у меня не повернулся. Возмущался он тем, что его считали распутинцем, тогда как никогда никакого сношения с Распутиным не имел и вообще игнорировал его существование. Насколько это верно, судить не берусь, одно лишь могу утверждать, что выбор Воейкова на пост коменданта Главной квартиры
[112] нельзя объяснять личным расположением государя, а, скорее, надо приписать постороннему влиянию.
Дело в том, что, когда после смерти Дедюлина
{199} в течение нескольких дней пост оставался свободным и называли возможными кандидатами нескольких лиц, в том числе и Воейкова, ко мне на службу зашел как-то по делу бывший мой ротный командир по Инженерному училищу генерал-адъютант Прескотт
{200}, очень почтенная и всеми уважаемая личность, весьма сведущий в событиях придворной жизни. Я его спросил, кто из называемых кандидатов имеет более шансов, причем сказал, что, по моему мнению, это Воейков. Гигант
[113] покачал своей громадной, всегда несколько опущенной головой, и ответил:
