Советское посольство, покидая Берлин, конечно, не преминуло оставить после себя неофициальное агентство, существование которого ни для кого не было секретом. Агентство это вело деятельную пропаганду, как среди нижних чинов военнопленных, так и среди офицеров, всячески стараясь препятствовать отправке их в белые армии. Если среди нижних чинов агитация эта имела успех, то нельзя этого сказать относительно офицеров. Успокоительные заверения советских агентов не встречали доверия со стороны последних: достаточно наслышались, а многие и нагляделись на то, что творилось в большевистской России, чтобы поддаться чарам советской сирены. Правда, миссии генерала Потоцкого было известно несколько случаев посещения офицерами советского агентства, но случаи эти были единичны, в подавляющем большинстве офицеры были против большевиков, но многие не спешили принимать участие в свержении ненавистной власти и предпочитали, сидя в плену, выждать выяснения обстановки. Барометром прилива и отлива были успехи и неудачи на фронтах гражданской войны: приближается Юденич к Петрограду – является много желающих на Западный фронт; занимает Деникин Киев и Орел – многие рвутся на юг России. В дни неудач или неопределенного положения на белых фронтах число желающих ехать туда заметно падает. Очень расхолаживающее влияние на офицеров оказывали лица не из военнопленных, а спасшиеся в Германию после частичных разгромов Белого движения. Они на предложение об эвакуации открыто и решительно заявляли, что ни в каких «авантюрах» впредь не желают принимать участие.
При таком положении вещей Западный фронт, который был под боком и сообщение с которым, из Штеттина в Ревель
[122], было кратчайшим, получал менее всего охотников, несколько более привлекал Южный фронт, ввиду того, что изъявившие желание быть туда отправленными предварительно сосредоточивались в лагере близ Нью-Маркета в Англии, где ожидали месяц или два очередного парохода. Туда стремилась главным образом молодежь, влекомая переменой обстановки после монотонной жизни в немецких лагерях. Немалую роль при этом играли и слухи об обильном питании, столь соблазнительном после скудной, однообразной и донельзя приевшейся немецкой кухни.
Но вот за отправкой последних эшелонов, изъявивших желание при первом опросе, в лагерях осталось еще порядочно народу, решившего, очевидно, сидеть там до последней возможности.
Необходимо было принять какие-либо меры, чтобы побудить обитателей лагерей к выезду. Миссией генерала Потоцкого в середине июля был разослан циркуляр по всем лагерям, в котором еще раз выяснялось офицерам, что нельзя сидеть в лагерях до бесконечности, что будущему правительству России придется платить за это Германии, при этом намекалось, что бездействие в данное время само по себе преступно, что, по миновании лихолетья, родина вправе будет спросить каждого из сынов своих: «А где ты был и что ты делал в то время, когда меня терзала шайка международных проходимцев?» Циркуляр этот был подписан мной, и это обстоятельство несколько лет спустя причинило мне немало личной тревоги. Дело в том, что в 1923 году, когда я был уже в Париже, жена моя, остававшаяся в России, осведомленная уже к тому времени, что я жив и перебрался опять в Европу, решила попытаться соединиться со мной. В общем, попытки эти кончались очень часто неудачей.
Благодаря тому, что жена моя была урожденная Висконти, у нее было основание просить разрешение о временном выезде за границу для свидания со своими родственниками в Италии, и фамилии которых, звучащие совершенно по-итальянски, она нарочно переименовала.
Хлопоты эти были очень нудные и долгие. И вот в это самое время, в августе 1923 года, в Швейцарии судят гражданина кантона Гризон, бывшего русского офицера Конради, за убийство советского посланника Воровского
{224}. Среди материала, представленного большевиками на этом процессе, была изданная ими на французском языке брошюра о контрреволюционной деятельности русского Красного Креста за границей, и в этой брошюре был полностью приведен упомянутый мною циркуляр, включая и мою подпись.
В холодный пот бросило меня, когда мне показали эту брошюру: не только хлопоты моей жены о разрешении на выезд мне представились безвозвратно утраченными, но и сама она могла подвергнуться репрессиям. Снова, как кошмар, грезился мне расстрел большевиками жены генерала Стогова лишь за то, что ее муж бежал из Совдепии. Но, слава Богу, тревога была напрасной. Очевидно, по счастливой случайности, учреждение, ведающее разрешениями на выезд, не получило откуда следует предупреждения, и разрешение было выдано. Приписываю это счастливой случайности, так как большевики были осведомлены о том, что я жив и нахожусь за границей; прихожу к этому заключению не только судя по упомянутой брошюре, но еще и потому, как они открыли мое пребывание в Буэнос-Айресе, о чем я скажу ниже.
Но вернусь к эвакуации офицеров.
Плохо ли, хорошо ли, но эвакуация продолжалась, и лагеря начали мало-помалу освобождаться. Наполовину опустевшие лагеря сливались в один, и число их сокращалось. И было время, так как в конце сентября междусоюзническая комиссия должна была закончить свое существование, и официально было объявлено, что одновременно с этим все лагеря, за исключением тех, где были сосредоточены больные, не требующие госпитального лечения и выздоравливающие, будут закрыты, и поэтому находящимся в них было предложено немедленно озаботиться о своей будущности.
Предстоящее упразднение междусоюзнической комиссии ставило на очередь вопрос и о моей дальнейшей деятельности.
В сущности, передо мной был выбор трех направлений: на Западный фронт, куда приглашали меня лично еще в начале лета для организации тыла, на Северный фронт, откуда генерал Миллер неоднократно просил о присылке ему помощников на высшие должности, и, наконец, на Южный фронт, который, правда, не страдал недостатком генералов, а, скорее, тяготился изобилием их, но на котором я, благодаря близкому служебному знакомству с генералом Деникиным, когда он был главнокомандующим армиями Западного фронта, а я главным начальником снабжений, и с генералом Романовским, бывшим генерал-квартирмейстером штаба 10-й армии, в бытность мою начальником штаба ее, не опасался остаться не у дел. По всей вероятности, я в конце концов остановился бы на этом направлении, если бы судьбе не угодно было решить иначе.
