Мне это тоже показалось странным, так как я был в нашей Берлинской миссии всего лишь за несколько часов до моего отъезда и ничего об этой телеграмме не слышал. Застряла ли она в пути или залежалась у полковника Бранта, судить не берусь, но, по правде говоря, я был рад, что так случилось. Застань она меня в Берлине, у меня не было бы никаких оснований отклонять от себя эту новую обязанность, которая мне была не по душе. В бытность мою в Берлине, мне по некоторым данным неоднократно приходилось убеждаться в том, что немцы ведут двойную игру: порвав под давлением союзников с большевиками, они не переставали тайно сочувствовать им. Явных фактических доказательств этого у меня не было, скорее, оно было плодом внутреннего убеждения, поэтому я и не мог мотивировать этим мое уклонение от предположенного поручения.
В силу этого, я доложил генералу Щербачеву, что затрудняюсь взяться за это дело, не владея в достаточной степени немецким языком. Генерал Щербачев возразил на это, что мне дан будет надежный переводчик, а для технической оценки принимаемого имущества – артиллерийский генерал. Тогда мне пришлось выдвинуть последний аргумент, что я считал бы для себя неудобным отказываться от поездки на Дальний Восток после данного мною на это согласия.
Генерал Щербачев, видя мое явное нежелание принимать это поручение, перестал настаивать, и, таким образом, чаша эта миновала меня.
Впоследствии я не один раз благодарил судьбу, что не впутался в это дело. Что произошло в этой комиссии, мне доподлинно неизвестно, знаю только, что артиллерийский генерал, меня заменивший, и полковник Брант, по нашему похвальному обычаю, начали козла драть; замешались тут еще какие-то подрядчики, и в результате и тот и другой были облиты помоями, а полковник Брант был даже смещен с должности и заменен генералом Хольмсеном
{233}.
Простившись с генералом Щербачевым, я поспешил на Монпарнасский вокзал, тревожась, как бы не растерять часть моего эшелона в Париже; не очень-то доверял я подпискам, данным нашими офицерами. Предчувствие мое оправдалось: я недосчитался двух человек. Утрата небольшая, как в количественном, так, в особенности, и качественном отношении, ибо что же можно было ожидать от этих дезертиров. Но все же я считал себя ответственным за недостаточность досмотра. С другой стороны, что же я мог сделать, ведь не запирать же их в вагонах с приложением печати. До последней минуты ждал, что вот-вот явятся загулявшие пассажиры, но так и не дождался.
В десять часов вечера поезд тронулся, и к восьми часам следующего утра, 29 октября, мы приехали в Брест.
Глава IV. На пароходе «Могилев»
Пароход Добровольного флота «Могилев», 8 тысяч тонн водоизмещения, по типу грузовой, но приспособленный для пассажиров специально для нашего рейса, прибыл в Брест уже недели за полторы до нашего приезда, но сначала стоял на внешнем рейде, имея на своем борту только ту часть эшелона, которая была посажена в Англии из Нью-Маркета.
За день до нашего прибытия «Могилев» вошел во внутренний бассейн арсенала и отшвартовался у самой пристани. Здесь он принял другую часть эшелона, как ее называли, французскую, из Лаваля. Недоставало, таким образом, только нас, то есть германской партии. Но на деле оказалось, что нужно было принять еще значительное количество военного груза: несколько аэропланов, полевые орудия, снаряды к ним, ружья и патроны. Прием и погрузка всего этого материала заняли около двух недель, и только 14 ноября к вечеру мы вышли на внешний рейд с тем, чтобы поутру тронуться в наше далекое плавание.
Всех пассажиров на «Могилеве» было около 600 человек, из них 450 членов эшелона, считая мужчин, женщин и детей (в общем около 50), человек 70 команды и 50 человек китайцев – прислуги.
Начальником эшелона был военный инженер генерал-майор Бобровский. Я его знал и раньше. Он был моим однополчанином по лейб-гвардии Саперному батальону, хотя ко времени его производства в офицеры я был уже в Академии Генерального штаба; но затем я имел с ним служебные отношения, в бытность мою управляющим делами Главного комитета по устройству казарм, а его – одним из строителей Охтенского полигона, каковая работа была поручена нашему комитету. Это был порядочный во всех отношениях человек, до щепетильности честный и твердых политических убеждений; единственный недостаток его, который сильно дал себя почувствовать впоследствии, заключался в том, что он, как кабинетный работник, имевший до сего времени дело лишь с вычислениями, неодушевленными предметами или ограниченным кругом лиц его же профессии, совершенно не был приспособлен к обращению с людьми разных характеров, положений и понятий и к тому же в той сумбурной политической обстановке, в которой мы продолжаем толочься до сей поры.
В Англию он попал командированным еще временным правительством как эксперт по приему автомобилей. Успел за это время развестись со своей женой, оставшейся в России, и жениться на русской, хотя и турецкой подданной, оказавшейся в Лондоне, и теперь в сопровождении жены и шестимесячной дочки ехал к адмиралу Колчаку. Не в укор будет ему сказано, но думаю, что влияние молодой жены, красивой и властной, подливало немало масла в огонь, при тех столкновениях, которые происходили между ним и другими лицами разношерстного населения «Могилева».
Останавливаюсь на этих, казалось бы, мелочных подробностях потому, что они много раз во время пути создавали обстановку, близкую ко взрыву, чреватому серьезными последствиями.
Помощником его был капитан второго ранга Муравьев
{234}, человек сам по себе незначительный, но как морской офицер был постоянно в глухой оппозиции пароходному начальству в лице капитана и прочего персонала Добровольного флота, о которых скажу ниже.
