Первое время пассажиры держались совершенно обособленно, по группам, в соответствии с пунктами откуда они прибыли, и делились на англичан, французов и германцев. Более многочисленная группа была английская; она была одета, обута и снабжена лучше других. За ней следовала, как по числу, так и по снабжению, – французская, и на последнем месте – наша германская, приведенная мной. Мало-помалу в пути эта обособленность сгладилась, но до полного слияния дело не дошло.
Среди пассажиров отмечу из английской группы: отставного генерал-лейтенанта Блюмера, пожилого человека, лет за шестьдесят
{235}, генерала Торбеева
{236} с женой и сыном вольноопределяющимся, артиллерийского полковника Потехина
{237}, потерявшего ногу во время войны, офицера старого закала, очень дисциплинированного и подозревавшего везде и во всем большевизм и большевиков. Своей непримиримостью он не раз создавал конфликты, которые мне приходилось улаживать с немалым трудом.
Во французской группе выделялся полковник Киселев
{238}, достойный, уравновешенный человек, пользующийся авторитетом среди членов своей группы.
Остановлюсь подробнее на моей группе, так как некоторые из членов ее оказались моими спутниками в дальнейших моих странствованиях.
В одном поезде со мной из Берлина выехали: Генерального штаба полковник Гильбих
{239} с женой и двумя малолетними детьми: мальчиком пяти и дочерью четырех лет. Они были беженцами из Латвии, где Гильбиху пришлось отсидеть в тюрьме, откуда он вырвался во время одной из смен местного правительства.
Два брата Оранжереевы, по происхождению уральские казаки. Старший – штабс-капитан одной из сибирских артиллерийских бригад, младший – юноша девятнадцати лет – вольноопределяющийся, трогательно связанные взаимной любовью и дружбой, с оттенком отеческого попечения со стороны старшего.
Капитан второго ранга Поздеев
{240}, побывавший на Южном фронте и покинувший его еще задолго до его крушения, вследствие того, как он говорил, что не разделял царивших там политических тенденций. Большой фантазер, носившийся с грандиозными планами борьбы с большевиками путем образования тайного общества наподобие масонских лож.
Штабс-ротмистр Хвостов с женой. Хвостов, племянник министра, на дочери которого, своей кузине, он был женат. В бытность мою главным начальником снабжений армий Западного фронта был моим личным адъютантом и теперь предложил мне свои услуги в управлении партией.
Подполковник артиллерии Эмме с сестрой, за каковую представил он в Берлине особу, его сопровождавшую, но оказавшейся впоследствии его сожительницей, так как настоящая жена его осталась в России.
Некто Трифонов, бывший политический эмигрант, встреченный генералом Монкевицем в Швейцарии и прикомандированный к Берлинской миссии для сводок о большевиках и Гражданской войне из заграничной прессы. Почему Трифонов эмигрировал двенадцать лет тому назад, восемнадцатилетним юношей, из России, по-видимому, он и сам хорошо не сознавал. По всей вероятности, по молодости лет, гимназистом старшего класса, принимал участие в каких-нибудь тайных собраниях таких же желтоносых, как и он, птенцов, что, конечно, льстило их самолюбию, а когда полиция накрыла этих тайных заговорщиков, то он, преувеличивая свою вину и ожидавшую его кару, бежал за границу. Ничего революционного, если таковое когда-нибудь и было, в нем не осталось. Он страшно стосковался по России. Окончивший Цюрихский университет по философскому факультету и совершенно индифферентный в отношении религии, он тем не менее не пропускал ни одной обедни в Берлине исключительно потому, что это напоминало ему Россию. Большой патриот, мягкий по природе, он ненавидел большевиков, с которыми ему приходилось нередко встречаться в Швейцарии. Знавал лично Ленина и Троцкого и вынес из этого знакомства самое отрицательное к ним отношение. Несмотря на его революционное прошлое, между ним и прочими поименованными мной лицами скоро установились самые приятельские отношения, шутливые споры, вроде того, что по его милости мы оказались в изгнании, что ему-то это по делам, а нам в чужом пиру похмелье, и тому подобное. Подтрунивали над ним, что он оказался в каюте соседом с жандармским полковником Буяковичем
{241}. Иногда, изведенный этими поддразниваниями, он принимал дело всерьез, и тогда мне приходилось мирить спорщиков. Вообще, это был чистый, честный человек, мечтатель, идеалист с примесью сентиментальности, так, например, он признавался мне, что уже заочно полюбил Колчака и предан ему всей душой.
