Дай Бог, чтобы все революционеры были таковы, как Трифонов.
Из остальных членов германской группы человек десять были беженцы из Украины, вывезенные немцами на четырех поездах, о которых я упоминал выше. Почти все они были семейные: кто с женой, кто с quasi-женой, кто с сестрой, кто с дочерью; только один был холостой и одинокий – жандармский полковник Буякович, очень неглупый, язвительный человек, умело приспособившийся к совершенно новой для него политической обстановке.
Бывшие военнопленные были исключительно холостые. Среди них, между прочим, встретил я одного знакомого – штабс-капитана, кадрового офицера, служившего в начале войны в запасном батальоне в Минске и посланного на фронт тогда, когда производилась замена офицеров постоянного состава ранеными и вообще непригодными к строю. Этот офицер еще в Париже удивил меня своей просьбой о разрешении ему остаться во Франции месяца на два для поправления расстроенного здоровья после годичного пребывания в плену. Так как он не был раненым и ни в каком специальном лечении не нуждался, то я ответил ему, что двухмесячное плаванье поможет ему лучше всякого санатория, да и, кроме того, после добровольного заявления его о желании ехать к адмиралу Колчаку я признавал бы неудобным возбуждать подобное ходатайство, которое к тому же не сулило успеха после данной нами подписки не застревать во Франции. Напомнив ему его примерную работу в Минском запасном батальоне, чему я был свидетелем, я посоветовал ему отбросить эту мысль. Он, по-видимому, согласился со мной, но вечером, накануне нашего отплытия из Бреста, мы недосчитались его в числе четырех человек, не явившихся на поверку. Пожалуй, прав был английский генерал Малькольм, считавший достаточным словесное заявление офицера: кто не держит своего слова, того не удержит и подписка.
Капитаном парохода был некто Кисель, человек лет около сорока пяти, очень энергичный, дельный моряк, с большим характером, поляк по национальности, он остался верным России. Он умело держал в руках команд у, задача нелегкая в то время, когда большевизм не успел еще проявить во всей силе свои отрицательные свойства, и издали, а в особенности в глазах простолюдина, казался очень привлекательным.
Как мал Божий свет! Из разговоров о Киселем оказалось, что мы с ним встречались в 1906 году, ни много ни мало как тринадцать лет тому назад, когда я после Японской войны и четырехмесячного пребывания во Владивостоке в должности начальника штаба крепости возвращался в Россию на пароходе Добровольного флота «Петербург». Кисель был тогда четвертым помощником капитана. С Киселем мне неоднократно приходилось иметь дело во время пути, когда или он, или генерал Бобровский, а еще чаще их ближайшие сотрудники, обращались ко мне с просьбой уладить возникавшие на каждом шагу столкновения между ними, отчасти вследствие неполноты инструкции, определяющей и разграничивающей взаимные права и обязанности капитана и начальника воинского эшелона, главным же образом вследствие непримиримости того и другого. Личные объяснения их неизменно приводили к худшим результатам, поэтому они и решили обращаться к моему посредничеству. Спутники мои по каюте высказывали шутливое удивление, когда день мой не начинался с приглашения начальника эшелона или капитана зайти к ним на минутку по весьма спешному делу.
Надо сказать правду, что в большинстве случаев и право, и логика были на стороне капитана, и поэтому моя задача сводилась к тому, чтобы склонить на уступки генерала Бобровского, задача нелегкая, так как нередко, согласившись с моими аргументами, Бобровский после моего ухода возвращался к прежнему решению, под влиянием, по всей вероятности, своей супруги и капитана второго ранга Муравьева. Главным моим аргументом для склонения Бобровского к уступкам, когда он упирался и не желал признавать себя неправым, был тот, что основная задача его заключается в том, чтобы довести эшелон в целости до Владивостока, а там он уже может сколько хочет поднимать вопросы о неправильности или неполноте инструкций.
Однажды, при каком-то очень крупном конфликте с капитаном он написал ему официальную бумагу столь резкого содержания, что служебные соотношения их могли бы сделаться совершенно недопустимыми. Я убеждал Бобровского не посылать бумаги. Он упирался на своем, считая это своим служебным долгом, за неисполнение которого может заслужить вполне справедливый упрек. Тогда я предложил ему сделать собственноручную надпись на заготовленной им бумаге, что она не отправлена по назначению вследствие моей настойчивой просьбы и что я принимаю на себя полную ответственность за все могущие быть от сего последствия.
Он согласился, и, благодаря этому, удалось избежать окончательного разрыва между ними.
Привожу эти, в сущности, мелкие факты, чтобы показать, какое вообще нервное настроение создалось на «Могилеве», коль скоро на верхах царило разногласие. Стоит ли говорить еще о том, сколько мелких ссор, дрязг и сплетен было в среде прочей массы пассажиров этого Ноева ковчега.
Остальной персонал судового начальства ничем особенным не отличался: капитан Кисель подавлял их всех своей личностью. Была ли надежна в политическом отношении команда – судить не берусь, но во все время пути не только не было ни одного случая неповиновения, но даже незаметно было никаких признаков брожения.
Нельзя того же сказать про прислугу, состоявшую из артели кантонских китайцев. Это был наглый, заносчивый народ. Удивительно, как быстро изменились китайцы, когда обстригли себе косы.
Некоторые пассажиры, частью понаслышке, частью по личному опыту, из числа тех, которым пришлось побывать на Дальнем Востоке, думали увидеть в них прежних робких, пришибленных китайских боев, беспрекословно исполняющих с покорным видом всякие приказания, но вскоре должны были жестоко в этом разочароваться.
На первых же порах произошел целый ряд столкновений, иногда довольно серьезного характера, главным образом по причине взаимного непонимания: китайцы кое-как лопотали по-английски, большинство же пассажиров не владело этим языком.
Однажды за обеденным столом произошло какое-то недоразумение между одним подполковником и боем. Офицер оттолкнул китайца, который загораживал ему дорогу. Взбешенный китаец, имевший в руках тарелку, пустил ею в офицера и до крови рассадил ему бровь. Возбужденные пассажиры потребовали ареста китайца, но вся артель, как один человек, заявила в таком случае забастовку, и, волей-неволей, пришлось съесть горькую пилюлю.
Перейду теперь к нашему размещению, пароход «Могилев», как я уже упоминал выше, был грузовик, поэтому пассажирских кают в нем было всего-навсего десятка полтора. Ко времени нашего прибытия все они были уже разобраны и заняты семейными членами английской и французской групп.
Мне, ввиду моего чина и бывшего положения, хотели было освободить место в одной двухместной каюте с пароходным врачом, но я отклонил это предложение, предпочитая оставаться в компании своих спутников и не применяться к совместной жизни в течение по крайней мере двух месяцев с совершенно незнакомым человеком.
Мой отказ был очень на руку начальнику эшелона, так как он давал ему возможность отклонять претензии других пассажиров, оспаривающих, по праву старшинства, каюты у тех, которые в них уже жили.
