Опустела столь оживленная всегда кают-компания, только несколько столов было занято стойкими винтерами и бриджистами. Лото не появлялось.
Между тем ветер все крепчал и крепчал. К ночи он развел очень сильную волну. «Могилев» то вздымался носом кверху, как бы взбираясь на волну, то скользил по ней вниз, грузно зарываясь носом в воду и поднимая корму. Винт на несколько мгновений выскакивал из воды и вертелся с утроенной быстротой, при этом весь пароход содрогался от порывистой работы машины. На пассажиров, не занятых никаким таким делом, которое отвлекало бы их внимание от работы парохода, перебои эти производили угнетающее впечатление. Совершенное подобие перебоям сердца: то вы слышите привычные мерные повороты винта в воде, то вдруг они сменяются быстрым, порывистым вращением его в воздухе. Несколько раз в течение ночи приходилось останавливать машину на несколько минут для урегулирования частей, расстроенных неровной работой, и тогда зловещее спокойствие машины и неправильная качка судна, отданного на волю волн, производили крайне неприятное ощущение.
К утру второго дня после нашего выхода из Сингапура явилось опасение, что при этой погоде, сильно замедлявшей ход «Могилева», запас топлива, взятый в Сингапуре, окажется недостаточным, чтобы добраться до берегов Японии, и капитан, во избежание риска, решил повернуть в Гонгконг, меридиан которого мы в то время проходили, чтобы там пополнить свой запас. С переменой курса донимавшая нас качка прекратилась, и мы вздохнули с облегчением. Я был доволен этому обстоятельству, так как это давало мне возможность посетить Гонгконг, который мне не пришлось повидать в 1906 году.
В Гонгконге мы простояли целый день, съездил на берег. Поднялся по фуникулеру на пик Виктория, высшую точку острова, с которой он виден целиком; оттуда я спустился пешком по чудной автомобильной дорожке, проходящей сплошным ботаническим садом с разбросанными там и сям великолепными виллами. Внизу город наполовину европейский – опрятный, благоустроенный, наполовину китайский – с обычной грязью, ему присущей.
Как обычно, на рассвете тронулись мы в дальнейший путь. Погода как будто стала немного лучше, и можно было надеяться, что мы уже без всяких приключений дойдем до Японии, но капитан был встревожен начавшимся быстрым падением барометра, и на вопросы, когда мы придем в Моджи, только пожимал плечами.
Начались тревожные приготовления к шторму: был снят тент, команда торопливо обходила палубу под наблюдением одного из помощников капитана, который заботливо осматривал всякого рода закрепления. Все, что казалось не вполне надежным, исправлялось или заменялось. В столовой на столы были положены рейки, для того чтобы посуда не скатывалась во время качки.
К полудню ясное до того времени небо начало постепенно заволакиваться с северо-востока зловещими тучами. Свинцовые, с седыми разорванными краями, они сливались с потемневшим морем в той дали, куда лежал наш путь. Оттуда начал прорываться сначала редко, потом все чаще и чаще, свежий ветер, разбивая равномерную океанскую волну, срывая пенистые гребни волн и обдавая фонтанами брызг палубу парохода. Промежутки между порывами ветра становились все короче и короче, и наконец он задул с не меньшей силой, чем только что испытанный нами муссон.
Уже ко времени обеда развело настолько сильную качку, что положенные на столы рейки оказались вовсе не лишней предосторожностью; пароход наклоняло то на один бок, то на другой. Тарелки скользили в клетках реек, супу можно было наливать не более половины тарелки. Нечего и говорить, что многие пассажиры, а в особенности пассажирки, покинули столовую, потеряв аппетит при первом же наклоне судна, а оставшиеся на поредевших скамьях с трудом удерживались на своих местах, не имея опоры в соседях.
В каютах, вследствие задраенных иллюминаторов, было душно, и большинство пассажиров, волей-неволей, высыпали после обеда на палубу, хотя вид взбаламученного моря был вовсе не привлекателен. Громадные волны широкими грядами бороздили его поверхность, кое-где начали появляться уже белые барашки. Опять наш пароход начал то взлетать на волну, то стремительно скользить в ложбину.
Жутко было смотреть на приближение волны: благодаря наклону судна при скольжении вниз встречная волна кажется неимоверно высокой, она скрывает горизонт и представляется выше мачт парохода. Вот-вот она набежит на нос, поглотит судно или, обрушившись на палубу, смоет все, что на ней находится; и с облегчением вздохнешь, когда волна, приблизившись к носу судна, как будто подходит под него, вздымает его на своем хребте и снова опускает в ложбину, несколько раз, когда рулевой, очевидно, зазевался и не успел во время дать должный поворот руля, чтобы взять волну наискось, нос зарывался, и вода с шумом заливала палубу, докатываясь до капитанской рубки.
Эти пассажи сначала забавляли пассажиров, в особенности молодежь, любителей сильных ощущений, но чем дальше, тем шутки эти становились серьезнее, ветер загудел в снастях и дул с такой силой, что на палубе трудно было стоять, не держась за что-нибудь. Волны стали круче, пенистые гребни увенчали их. Качка делалась все сильнее и сильнее. Пришлось покинуть палубу. К ужину в столовой почти никого не было; в кают-компании набилось порядочно народу. Здесь, в центральной части парохода, качка была менее чувствительна.
К ночи буря разыгралась еще пуще. Наша каюта была одна из самых ближайших к носу. Размахи судна были особенно ощутительны: то вас как будто прижимало к койке, когда нос взлетал кверху, то вы как бы отделялись от нее, когда он стремительно падал вниз. Подобно пушечным выстрелам раздавались удары волн в железный остов корабля. Но ко всему можно привыкнуть, и, как ни неприятно было ощущение качки, я в конце концов заснул.
Среди ночи проснулся. Спутники мои, хотя и не страдали морской болезнью, но почти не смыкали глаз.
Мне хотелось было выйти на палубу, чтобы посмотреть, что там творится, но только что высунул нос из люка, как тотчас же чуть не был сбит с ног порывом ветра и обдан таким дождем брызг, что поспешил, подобру-поздорову, отказаться от этой попытки. Удалось опять заснуть, и только под утро проснулся от непривычного ощущения, что машина не работает.
На палубе, над нашей головой, слышалась торопливая беготня, передвигание и падение каких-то тяжелых предметов. Вдруг страшный грохот и удар потряс все судно. Все мы вскочили на ноги, поспешно оделись и через мгновение были на палубе, чтобы узнать, в чем дело.
Ветер, дувший с необычайной силой, встретил нас на палубе; пришлось поспешно снять шляпы, чтобы их не унесло порывом ветра, и только после этого огляделись по сторонам. В тумане брызг, несущихся параллельно взбаламученному морю, виднелись в нескольких километрах от нас, с трех сторон, смутные очертания берегов. Большой волны не было, так как с наветренной стороны мы были защищены землей, но все море вокруг нас как бы кипело, между нами и берегом виднелось еще два парохода, стоявших, подобно нам, на якоре. Временами, при особенно сильных порывах ветра, дождь брызг, срываемых с гребней волн, совсем скрывал их из вида, казалось, что буря поглотила их, но вот туман рассеивается, и они снова появляются. Должно быть, мы в свою очередь представляли для них такую же картину.
