Я попросил их показать мне дорогу на Осовец. Они молчали, по-видимому боясь друг друга. Но одна женщина незаметно, кивком головы, все же указала нам дорогу. У нас не было другого выхода, как поверить этой женщине, и я приказал повозочному трогаться дальше.
Часа через полтора мы услышали впереди стрельбу. Последний путь отхода к своим, на восток, через Осовец, казалось, был отрезан. Взвесив обстановку, я приказал повозочному, не жалея коней, гнать что есть силы к поселку Тыкоцин, к мосту через Нарев. В кисть раненой руки взял пистолет, правой рукой опять вцепился в волосы. Повозочный ударил кнутом. Трудно передать те муки, которые я испытывал при такой бешеной скачке… И вдруг услышал радостные крики сопровождавших меня разведчиков: «Свои! Свои!» Через какую-то минуту к моей повозке подскакал начальник конной разведки Филипп Гурьянов, за ним Санников, Якупов и другие.
Я не верил глазам, видя боевых друзей. Радость встречи была неописуемой.
К вечеру мы благополучно достигли города Гонёндзь, где встретили бригадный лазарет. Мне сделали перевязку по всем правилам, наложили на руку шину, обработали рану. На следующий день с бригадным транспортом отправили в Гродно.
Теперь, после отхода за Неман, можно было считать, что мы вырвались из вражеского кольца…
То было на польской земле в 1920 году. А теперь… в июле 1944 года мне выпала честь вести войска 8-й гвардейской армии, вести сталинградцев на польскую землю, чтобы избавить братский польский народ от гитлеровского ига.
Переход государственной границы СССР с Польшей совершился во всей полосе ударной группы левого крыла Белорусского фронта.
Это ознаменовалось рядом важнейших исторических решений.
21 июля 1944 года Крайова Рада Народова (КРН), высший орган власти народной Польши, издала декрет, который был опубликован в Хелме 23 июля в первом номере вышедшей легально на польской земле газете «Речь Посполита». Декрет объявлял о создании Польского комитета национального освобождения (ПКНО). Членами комитета утверждались Эдвард Болеслав Осубка-Моравский (председатель), Анджей Витос (заместитель председателя и руководитель отдела земледелия и аграрной реформы), Ванда Василевская (заместитель председателя). Руководителем отдела национальной обороны утверждался генерал брони (генерал-полковник) Михаил Роля-Жимерский. Его заместителем утвердили генерала Зигмунда Берлинга. Главную роль в создании ПКНО играла Польская рабочая партия.
Комитет издал манифест, в котором давалась характеристика политическому моменту и событиям, переживаемым польским народом, разъяснялось значение решений Крайовой Рады Народовой. В манифесте подчеркивалось, что Крайова Рада Народова является органом, в состав которого вошли представители самых широких слоев польского народа, крестьянской партии, ряда других демократических организаций и которые признали организации поляков за границей — Союз польских патриотов и польскую армию, сформированную в Советском Союзе. Манифест разоблачал лондонское эмигрантское правительство, давая точную оценку его политической деятельности, направленной на раскол польского народа. Создавалось специальным декретом Войско Польское, в которое вошли 1-я Польская армия, действовавшая в составе левого крыла 1-го Белорусского фронта, и Армия людова, объединившая демократические партизанские силы на территории Польши…
В те памятные дни Ставка Верховного главнокомандования требовала от нас стремительного развития наступления. Это диктовалось политической обстановкой и интересами польского народа.
Утром 21 июля к нам на командный пункт прибыл командующий 1-м Белорусским фронтом Маршал Советского Союза К.К. Рокоссовский. Прежде чем попасть сюда, ему пришлось немало поблуждать, так как КП армии успел за это время продвинуться далеко вперед.
Ознакомившись с ходом наступления, маршал признал действия гвардейцев отличными и тут же принял решение немедленно ввести в прорыв 2-ю танковую армию. Она получила задачу двигаться в направлении Люблин, Демблин, Прага (пригород Варшавы), с тем чтобы обойти вражескую группировку и отрезать ей путь на запад.
Чтобы переправить танки через реку, были наведены три 60-тонных моста (до этого у нас уже имелось два 30-тонных и два 16-тонных моста). Быстрая наводка мостов обеспечивалась тем, что, несмотря на загруженность дорог, понтонные парки продвигались вслед за боевыми порядками войск.
Пока наши стрелковые части продолжали с боями идти на запад, танкисты переправились через Западный Буг и утром 22 июля обогнали пехоту и устремились к Люблину. Я крепко пожал руку сияющему С.И. Богданову, пожелал успеха и заверил, что пехотинцы 8-й не отстанут от танкистов. На другой день 2-я танковая армия совместно с 28-м гвардейским стрелковым корпусом окружила город и начала бой с его гарнизоном.
23 июля, подъехав к окруженному городу, я узнал от командира 28-го гвардейского стрелкового корпуса генерала А.И. Рыжова, что Богданов ранен. Он ехал на бронетранспортере за своими танками по северной окраине города и попал под пулю немецкого снайпера. Ему раздробило плечевую кость.
То, что Богданов оказался в пекле боя, для меня не было неожиданностью. Это в его характере: видеть все своими глазами и руководить войсками непосредственно на поле боя, а не из глубокого тыла.
Я не осуждал Богданова. Командир только тогда правильно оценит обстановку, особенно в современном высокоманевренном бою, когда будет чувствовать пульс боя. Что ж, иногда приходится и рисковать, но это окупается сохранением жизней многим солдатам, и успех добывается меньшей кровью. Надо учитывать и огромное моральное значение поведения командира в бою. Бойцы, видя его рядом в самые напряженные минуты, проникаются большей уверенностью в победе. Такого командира солдаты любят, готовы прикрыть его своей грудью и идут за ним в самый яростный огонь, ибо видят, что он делит с ними все трудности.
Я разыскал Семена Ильича в армейском госпитале севернее Люблина. Его собирались эвакуировать. Я спросил:
— Семен, как настроение?
Он, преодолевая жестокую боль, весело отозвался:
— Ничего, Вася, скоро вернусь, и обязательно вместе пойдем на Берлин.
Месяца два спустя он действительно вернулся, и мы опять двинулись вперед на Одер, а затем на Берлин.
…Я подхожу к тому, о чем трудно рассказывать. Мне казалось, что уже ничто не сможет меня удивить, что касалось бы облика фашизма. Я видел все! И бои в Сталинграде, сожженные и разрушенные села и города Украины, я видел горы трупов немецких солдат, брошенных в бессмысленную бойню.
Что может быть страшнее преступления против своего же народа, против своей же армии? Оказывается, это еще не самое страшное…
На юго-восточной окраине Люблина наши части освободили узников Майданека.
Теперь слово «Майданек» известно каждому, кто в какой-либо степени интересуется историей Второй мировой войны. Тогда это было одно из обычных названий. Оно еще не прогремело на весь мир, о нем еще предстояло услышать на Нюрнбергском процессе. Лагерь смерти… Не лагерь! Фабрика смерти! Организованная и построенная по последнему слову инженерной техники, с помощью которой фашисты изощрялись в уничтожении людей. Я опускаю все подробности, которые теперь широко описаны во многих документальных изданиях. Но скажу откровенно: когда мне рассказывали, когда я увидел фотографии, сделанные нашими офицерами, я не пошел туда… Дрогнуло у меня сердце. Миллионы сожженных в печах людей. Миллионы! Мужчины, женщины, дети, старики… Никого не щадили! Подвешивали живых на крюки, убивали дубинками, травили газами…
