— Это товарищ Кузьмин, — ответил Илья. — Замечательный человек, большевик.
…И вот я снова отправился в Кронштадт. Илью я нашел быстро и едва успел сообщить ему о том, что работу все еще не нашел, как к нам подошел Кузьмин. Узнав, в чем дело, он предложил мне остаться в Кронштадте, в учебно-минном отряде. Я растерялся. Стать моряком в семнадцать лет, да еще кронштадтским… Что может быть заманчивей?
— Согласен, спасибо!
От одной лишь мысли, что буду носить флотскую форму, захватило дух…
Через два дня сундучок с пожитками был перевезен в Кронштадт. Меня, как и обещал Кузьмин, зачислили матросом в учебно-минный отряд.
Так началась моя новая, военная жизнь.
Перед Октябрьским восстанием раза два ездил в Питер, на Обуховский завод, к своим землякам-рабочим, узнать, какое у них настроение. Посылал меня туда с этим партийным заданием Кузьмин. Было ясно: обуховцы активно готовятся к выступлению и с нетерпением ждут сигнала.
23 октября началось формирование отрядов моряков-кронштадтцев. Отбирали каждого персонально. Одним предстояло отправиться во второй флотский экипаж, другим — на Балтийский судостроительный завод. Но меня почему-то не включили ни в один из отрядов. Об этом, вероятно, позаботился старший брат Илья. Сам он уехал в Питер с первой группой. Мне было очень обидно — ведь я тоже мог бы разоружать юнкеров. Но обижаться долго не пришлось — через день прилетела радостная весть: вооруженное восстание, руководимое Лениным, победило!.. Нашему ликованию не было предела. В те же дни мы узнали о судьбе второго старшего брата, Ивана, которого потеряли из виду еще несколько месяцев назад. Оказалось, что он в июле попал в тюрьму. Его держали в камере смертников — Иван назвал Керенского предателем революции, палачом рабочего класса. Суд приговорил Ивана к расстрелу, но привести приговор в исполнение тюремщики не успели.
Наступила зима. Финский залив и Неву сковало льдом. Многие моряки перешли из Кронштадта в Питер, где выполняли задания советского правительства. Время было тревожным. Подняли головы враги революции. Они саботировали выполнение решений народной власти, организовывали мятежи. Партия бросила на борьбу с ними наиболее надежные отряды моряков Балтийского флота. На этот раз Илья взял меня с собой. Нас послали на охрану поездов, следующих по железной дороге Москва — Саратов, откуда главным образом подвозился хлеб для центра России. Январь и февраль мы провели на колесах — в теплушках хлебных поездов.
В феврале получили от отца письмо:
«Мироеды, бывшие чиновники, купчишки смущают народ против Советов. Мне мстят за вас. Намедни подожгли ригу. Она сгорела. Семья осталась без хлеба. Нужна ваша подмога…»
Илья в тот же день взял краткосрочный отпуск.
— Едем домой, к отцу! — сказал он мне.
— Надолго?
— Посмотрим.
…Село Серебряные Пруды раскинулось в долине реки Осетр. На правом берегу размещалась его центральная часть. Прямые улицы с домами под тесовыми и железными крышами, высокие заборы. В центре площадь с торговыми дворами и каменными постройками — магазины, лавки, склады. Здесь жили богатые мужики, торговцы, прасолы, мастеровые. Слева, на другой стороне реки, по косогорью и в низине, — разбросанные как попало домишки, избы с ветхими оградами. Эта зареченская часть села называлась Кайманьевской вытью. Здесь жила беднота. Лишь дом моего отца Ивана Ионовича Чуйкова, имеющего огромную семью — восемь сыновей, четыре дочери, выделялся среди двухоконных изб слободы — он был крестовый, с шестью окнами. Ворота на дубовых столбах, вкопанных навечно. Отец, физически сильный и очень энергичный человек, всю жизнь не мог выбиться из нужды, но не мирился с ней и, напрягаясь из последних сил, строился по-солидному, прочно. В селе его звали «силач Ионыч». Когда, бывало, слободы сходились стенка на стенку, отец вставал в середину, и никто не мог устоять против него: кулак пудовый, удар резкий и точный. Но теперь ему было не до кулачных боев: сгорела рига, не осталось ни мешка семян на весенний сев, ни меры зерна на помол.
Мы вошли в дом вечером. Отец сидел за столом угрюмый и озабоченный: как прокормить такую ораву едоков, сидящих на скамейках от угла до угла? До нови, до обмолота первого урожая озимой еще далеко.
На той же неделе приехали еще два моих старших брата — Петр и Андрей. Оба женатые, жены и дети жили и кормились у отца. Сообща через комбед раздобыли несколько мешков семенного зерна. Появился хлеб. Кроме того, в имении графа Шереметева, удравшего за границу, достали корм для скота.
Вскоре Илья уехал в свой отряд, штаб которого находился на Павелецком вокзале Москвы. Мне же приказали ожидать назначения дома.
Наступила весна.
По селу пошли тревожные слухи о мятежах в разных концах страны, о сговоре капиталистических стран пойти войной против Советской России. Заглянул в одну газету, другую. Да, Антанта угрожает Республике Советов экономической блокадой, прямым вмешательством во внутренние дела страны. Они могут задушить революцию, утопить в крови революционный народ.
Как-то на лугу встретил друзей детства, своих сверстников, — Георгия Минкина, Алексея Губарева и Василия Рыкина. Все в черных однобортных куртках с белыми пуговицами: они только что окончили городское училище, что соответствовало нынешней семилетке. Их тоже тревожило многое. Не повторится ли такая же история, какая случилась с Парижской коммуной?
— Если не будем отсиживаться дома на печке и ждать у моря погоды — не повторится.
По образованию я был среди них недоучкой — окончил всего лишь четыре класса, — однако пять лет жизни в рабочем Питере давали мне право разговаривать с ними на равных.
— Что же делать? — спрашивали они.
— Готовиться к борьбе за рабочее дело.
— Как?
— Вот над этим надо подумать. Кулаками Антанту не разобьешь.
В следующее воскресенье кто-то сказал нам, что в Москве есть военные курсы, куда принимаются благонадежные рабочие и крестьяне, желающие стать командирами Красной армии. Эта весть нас окрылила. Решили узнать, так ли это. В Москву на разведку поехал Георгий Минкин. С нетерпением считали мы дни и часы, ходили на станцию встречать «разведчика». Наконец получили от него письмо. Он сообщал, что уже является курсантом Первых военно-инструкторских курсов Красной армии. Условия приема, писал он, простые. Главное — нужна справка от сельского Совета о благонадежности.
Вскоре три парня из Серебряных Прудов с деревянными сундучками прибыли в Лефортово, в здание бывшего Алексеевского военного училища, где размещались курсы.
Когда мы ввалились в вестибюль, то, конечно, нас сразу же задержал часовой. Он был из курсантов. Узнав, зачем мы пришли и кто мы, тут же доложил комиссару курсов. Долго ждать не пришлось. Комиссар вышел к нам:
— Пришли служить или учиться?
На мне был матросский бушлат и брюки клеш, — словом, моряка видно за версту. И я первый ответил:
