– Тогда развяжите. Можем пойти прямо сейчас.
И опять все глаза на меня.
Я тут главный нарушитель правил? Отлично. Вот с демонами в паре мы давно не работали.
Белл после моего кивка отвязывает мужика от стула и тащит в коридор. Констебли нервничают. Приказа отпускать преступника не было. Но мы не пробиваемы. Рожи кирпичом, в лучших традициях Богомола. Благословляем всех и вся справа налево.
Полицмейстеры растекаются перед нами, будто море. Жаль по ним ступать нельзя.
***
Собрали свой инкубатор демоны в ночлежке для нищих. Грязь, крысы, антисанитария. И тринадцать беременных женщин вместо бомжей. Они живы, но все в плачевном состоянии. Они никому не нужны, поголовно больны туберкулезом, беззубы и накачены наркотой. Кашель рвет легкие. Проституток никто не ищет, не лечит, не стережет. Половина из них – моргающие трупы. Остальным осталось жить не больше пары дней. Кажется, убить их будет наивысшим благом. Но это не так.
Где грань между состраданием и селекцией?
Почему одни должны выжить, а другие не должны мучиться?
Констебли морщатся и отводят глаза.
Наверняка, это тоже ловушка. Но, даже зная это, мы вытаскиваем женщин из запертых комнат и перевозим в лазарет Святого Павла, где они и будут рожать. Пионика первая бросается к новым пациентам, даже не потрудившись одеть маску.
Врачи Ордена творят чудеса. Оживляют мертвых и поддерживают искру надежды в слабых. Несколько суток пролетают в безостановочной борьбе за тех, кто не должен был выжить.
– Нас вынудили спасти новорожденных, – озвучивает понятную всем истину Белл.
Спасибо, Капитан Очевидность, теперь становиться еще тошнее слушать их крики и гадать кого епископ Кентерберийский оставит в живых, а кого сожжет в угоду Вере. Опять эти сомнения, опять эта борьба. Может не стоило тащить их сюда? Женщинам перестали давать наркотики, и их боль можно ощутить физически. Она плывет по коридорам госпиталя, накрывая людей безысходностью. Какой смысл спасать их, если они все хотят умереть?!
– Не стоит совершать необдуманных действий, – Константин, подходит ближе, берет меня за плечи. Да, он читает мои мысли, даже те, что я прячу от себя под недосягаемой глубиной цинизма.
Зеленые глазища Богомола сосредоточены. Насторожены. Еще немного и он запрет меня в монастыре. Он прекрасно знает степень моей неадекватности и готовится к худшему. Неужели не поможет?
Белл на периферии что-то говорит о возможных вариациях событий, прогнозирует каждый шаг демонов, предостерегает от возможных подручных.
Только все это напрасно, если мы отвернемся от кого-то здесь и сейчас.
Светлый коридор больничного отделения накрывает тенью. Темнота наступает, приближается, затягивает в себя и подавляет. Это было бы похоже на фильм ужасов, если бы вся жизнь в Лондоне не была настоящим сериалом по выживанию среди нечисти. Вместе с десятком людей выбегаем на улицу, чтобы увидеть, как луна накатывает на солнце. И весь город медленно погружается в сумерки.
Затмение.
Возмущенный шепот переходит в крики и панику. Не вижу ничего страшного в спутнике, бросившем тень на звезду. Но народ молится и опускается на колени. Лучше б очки надели, неандертальцы.
Но мой напарник в ужасе, его перекосило так, будто только что током коротнуло, а он в луже увяз по колено.
Пара минут и солнце скрывается за черным диском, пылает придавленными краями. Будто тянется к нам тонкими пальцами и просит о помощи.
В гнетущей темноте голос епископа слышен всем, соседняя улица содрогается от его приказа:
– Убить, – без тени сожаления и сочувствия. Он уже проверил, отобрал, освятил, вычленил обреченного.
11. Кто не прав?
Не даю себе времени на сомнения и бросаюсь обратно в лазарет, в палату. В ней четыре женщины не обращают внимания на четырех детей. Матери мертвы, но новорожденные кричат и тянутся к чему-то неразличимому на потолке.
Кошмар наяву. В одиночку тут не справиться. Можно запихнуть их в мешок, корзину, где бы грузовик найти?
Мелькает красный плащ. Не успеешь свистнуть, помощь уже рядом.
Константин сгребает двух малюток, заворачивает в простыни и выносит из лазарета. Стараюсь не думать о женских телах, скинутых с кроватей.
Стараюсь не обращать внимание на мелькание сестер и послушников в коридорах, от которых мы отбиваемся, словно от одержимых. На улице ждет кэб. Четверо из тринадцати внутри. Через секунду подлетает Белл с тремя детьми. Семеро.
Сэмюэл Уилберфорс появляется на пороге госпиталя. Он облачен в белую длинную рясу. По ее кроям идет мелкая строчка золотом. На голове – тиара. Высокая яйцеобразная корона, увенчанная небольшим крестом и тремя венцами. Это он так вырядился детей кромсать?! Не знаю даже, что меня больше возмущает: его вычурный наряд или приказ убить одного из младенцев. А епископ перекидывает одну из лент Тиары за спину и величественно произносит:
– Всех забирать необязательно.
– Я не знаю, кому вы вынесли смертный приговор, Ваше Преосвященство.
– Вас провоцируют, сестра Литиция. И вы своим безумием захлестнули Преподобного Константина и постороннего человека.
– Не знаю, что здесь происходит, но вы точно не правы! – кричит Джозеф Белл, отталкивает епископа и убегает в лазарет.
Мой напарник колеблется, в зеленых глазах появляется сомнение. Все-таки тьма не зря накрыла город. Это предостережение.
Вопрос только: «Кто не прав»?
– Они похищают детей!!! Лови их! – кричат люди на улице. Они сигнализируют полицейским. Представители закона выруливают из соседнего проулка и несутся в нашу сторону. Как обычно – очень вовремя. Как всегда – не разбираясь.
Константин прыгает на подножку, стегает лошадей, и мы бросаем Джозефа Белла на произвол судьбы. Он хирург как-нибудь отбрехается.
У меня все мысли уходят на то, как удержать орущих детей на месте, не дать им рассыпаться по полу.
Единственное место, где нам могут помочь, единственное место, куда мы можем, но не должны ехать, это монастырь Святого Павла.
И мы это понимаем.
Но, даже если там нас примут, настоятельница Аврора будет на стороне Уилберфорса.
Он – длань Ватикана, голос Бога, колено Всевышнего. Часть тела, которую я не буду упоминать – вот кто он!
Внезапно повозка останавливается. Выглядываю из-под навеса, чтобы спросить, почему тормозим. Уехали мы недалеко, толпа горожан перегородила дорогу. Их лица злые и возмущенные. Каким бы протухшим ни был этот город, детей тут в обиду не дадут.
Небо сверкает молнией. Первые капли падают на лицо, с раздражением смахиваю их, вытираю руки об юбку. Пальцы красные, а дождь тягучий, словно сопли мамонта.
