– Ей главное было – чтоб с виду все прилично, а если работу можно было на кого другого свалить, сама и пальцем не шевельнет.
Корри помнит, что Лин была худенькой, добросердечной и покорной – только трудилась, сносила все попреки, и из дома ее почти не выпускали.
– На самом-то деле она хотела жить с нами. Помню, как она оставалась у нас ночевать: мы с ней лежали в кровати и все мечтали. Но нашей семье нельзя было ссориться с ван Ларами, да и забрать Лин к себе было слишком опасно.
Корри рассказывает, как Лин прожила у них целую неделю, когда ван Лары уехали в отпуск.
– Две болтушки в одной комнате, можете себе представить, – смеется она.
Но Лин об этом ничего не помнит.
Детство Корри в 1930-е годы в Беннекоме было счастливым – многочисленные сильные дядюшки носили ее на плечах и играли с ней.
– Перекидывали меня друг другу, точно мячик!
Мы рассматриваем фотографию родителей Корри с крошечной дочкой. Все трое сидят в огороде, а за спиной у них вьются по аккуратным подпоркам побеги фасоли. Отец вытянул длинные ноги чуть ли не в камеру. На нем немного небрежная рубашка с расстегнутым воротом, поверх – подтяжки. Мать в цветастом платье держит дочку за руку и слегка щурится на ярком солнце.
Тон де Бонд, высокий и крепкий, работал маляром. Его жена, Янсье, наоборот, была слабого здоровья, потому что в юности переболела туберкулезом. После рождения дочери врачи сказали супругам, что больше детей им иметь не стоит, потому что второй беременности Янсье не выдержать. Для них это стало большим горем, как и для Корри, всегда мечтавшей о младшем брате или сестре.
Потом началась война. В 1939 году Тон записался в армию, а его жена и дочь на время перебрались в Роттердам. Корри до сих пор помнит, как бомбили город, помнит, как тесно было в толпе беженцев на барже, когда их эвакуировали из доков, и как шипели в воде потоки расплавленного битума.
Сразу после капитуляции Нидерландов Корри с матерью вернулись в Беннеком. Через несколько недель внезапно объявился Тон – вошел в сад, бритый наголо и в солдатской форме. Он пешком добирался из Германии после того, как его и других военнопленных освободили. Первым делом они всей семьей поехали в город и купили ему шляпу.
Еврейские беглецы появились на улице Алгемер только через два с лишним года. Взрослые ничего не говорили Корри, но она помнит, что в доме жили чужие люди. В памяти осталось, как они жались к стенам, осторожно выглядывая из окон. Как-то раз Корри видела, как они сбегают по лестнице со второго этажа, потом через кухню – и в лес. Вскоре после этого ее отец принялся копать и прокладывать под домом кабель.
А потом появилась Мартье. Трехлетняя девочка. Говорили, что ее спасла служанка. Та успела забрать ребенка и передать в надежное место, когда вся многочисленная семья уже была обнаружена и арестована. На фотографии у Мартье личико еще младенчески пухлое, как у ангелочка, его обрамляют черные кудряшки. Клетчатый бант завязан на макушке, как у Минни-Маус. Платье с пышными рукавами тоже как у Минни, а глаза у девочки темные и печальные.
Де Бонды полюбили малышку с первой минуты. Тон носил ее на плечах, а Янсье пела ей колыбельные. Корри наконец получила долгожданную сестренку. Семья зарегистрировала девочку как Мартье де Бонд, поэтому прятать ее не пришлось.
Во время эвакуации все четверо жили в Эде, в курятнике, страдая от холода и недоедания. Однако старались, чтобы Мартье не голодала. После освобождения Беннекома семья вернулась в поселок: дом разбомбили, но они не унывали. Все лето взрослые восстанавливали жилье, а дети резвились на воле.
Внезапно к ним явилась незнакомая женщина. Она назвалась матерью Мартье – ей удалось выжить в войну.
Разумеется, семье следовало радоваться. На прощание они подарили Мартье, которую на самом деле звали Сари Симонс, маленький серебряный браслет.
Позже де Бонды как-то раз навестили ее в Лейдене. Ни трамвай, ни поезд еще не пустили, поэтому добирались долго. Корри едва узнала Мартье. Теперь ее кудри были заплетены в косички и уложены вокруг головы – Корри еще подумала, что косички слишком тугие.
А потом де Бонды купили девочке на день рождения велосипед, и Тон лично повез его в Лейден, хотя ни трамвай, ни поезд по-прежнему не ходили. Но уже в Лейдене оказалось, что по старому адресу Мартье и ее мать больше не живут. Соседи сообщили, что те уехали в Израиль.
Корри смотрит на меня из глубины своего кресла и дрогнувшим голосом говорит:
– Даже не попрощались. Нет, не понимаю я: ну как так можно? А вы?
Я молчу. Оглядываю квартиру и понимаю, чем Корри напоминает мне бабушку. Такая же мешанина безделушек и практичной мебели и те же чистота и порядок, которые помнятся мне по Дордрехту. Да и внешне обе старушки похожи: крепкие, по-матерински участливые, с твердым голосом и румяными щеками. Их судьбы во многом схожи: детство и юность в сельской местности, затем – замужество, дети, большие рабочие семьи. А сейчас их роднит знакомый мне оттенок печали, с которым они вспоминают прошлое.
Понимаю ли я? Понимаю ли, почему женщина, чьи муж и родители погибли в газовых камерах, вернулась и отыскала свою дочь в чужом маленьком поселке? Почему она решила уехать из Нидерландов не попрощавшись, как можно скорее? Да, понимаю.
Но дело в том, что я давно слушаю историю Лин.
После внезапного отъезда Мартье Тон и Янсье писали письма и наводили справки, чтобы узнать, что с ней сталось, но ответа так и не получили. В красной папке, которую мне показывал Ваут, хранятся свидетельства этих усилий и последовавших лет молчания.
Наконец, когда Янсье уже давно не было в живых, на Рождество пришло письмо из Иерусалима, датированное 18 декабря 1983 года.
Дорогой господин де Бонд,
мне очень жаль, что я так долго откладывала ответ на ваше письмо. Я просто не знала, с чего начать, и сначала пыталась писать по-голландски, но теперь чувствую, что английский лучше. Надеюсь, ваш друг сможет его прочитать, хотя оно и от руки…
Мартье рассказывает господину де Бонду, что работает в фармацевтической лаборатории, замужем за ортодоксальным иудеем и у них пять детей – четверо мальчиков от двенадцати до семнадцати лет и восьмилетняя девочка.
У меня хранится фотография. Думаю, она от вас, вашей покойной жены и дочери. Я почти ничего не помню о тех годах, но помню, что жилось мне хорошо. Не помню даже, чтобы голодала или боялась, и все это благодаря вам. Помню, что у меня было много красивых игрушек, и до сих пор храню браслет из монеток, который вы мне подарили, когда мама забирала меня домой…
Далее Мартье рассказывает о втором браке мамы, о своих новых братьях и сестрах и о мемориальной церемонии в Яд ва-Шем, на которую, как она надеется, господин де Бонд сможет приехать. Для Мартье и ее семьи будет большой честью принять его у себя – это самое меньшее, что они могут сделать в благодарность за все. Заканчивается письмо так:
