Кроме своего отчества, «исторический» Андрей Дмитриевичем похож на портрет Бакста-Левинсона. Он преподавал, помимо перечисленных в словаре заведений, еще и в Петербургском учительском институте, в котором учился Федор Сологуб; в своей Канве к биографии последний вспоминал о «толстеньком, маленьком, бритом» человечке, повторявшем: «Так как вы уже не маленькие, то напишем букву О».
Судьба Лосева нам отнюдь не безынтересна. Явно скромного провинциального происхождения, вольнослушатель Академии художеств, благодаря своей страсти к рисунку он достиг некоторых успехов, преподавал в престижных учебных заведениях, подносил подарки императрице и получил за это перстень. Носил ли Лосев его на уроках, хвастался ли перед учениками? Помимо рисунков икон он опубликовал еще и учебник; мнил, стало быть, себя если не писателем, то педагогом, хотя и по технической дисциплине. Следствием влияния Лосева на Бакста Левинсон называл, между тем, «интеллектуальную лихорадку», припадкам которой герой его повествования был периодически подвержен. Как же ухитрился скромный учитель рисования и чистописания заразить ею впечатлительного Левушку? Что именно рассказывал он своим ученикам? Какие такие истории «о жизни великих художников, об их битвах и победах»?
Наиболее вероятно предположить, что учитель пересказывал детям Le vite de più eccelenti pittori Джорджо Вазари, первого со времен Античности автора биографий не императоров, героев или святых, а художников. Чтобы сделать художников достойными жизнеописаний, Вазари приблизил их к героям и святым: их жизни – по модели деяний последних – он превратил в истории трудных восхождений, завершающихся победами. Наиболее часто Вазари рассказывал о том, как именно художники достигали успеха и входили в общество сильных мира сего. Можно себе представить, как, поигрывая брильянтовым перстнем, Лосев рассказывал о Джотто, Гиберти и Брунеллески, о Браманте и Пьеро дела Франческа, не говоря уже о Приматиччо, Тициане, Джулио Романо и о великих Рафаэле, Леонардо и Микеланджело. Откуда знал Лосев Жизнеописания Вазари? Ведь в России, как ни покажется удивительным, это основополагающее для европейской культуры произведение было известно мало. Первый, сокращенный, перевод на русский язык был осуществлен только в 1864–1867 годах художником Михаилом Железновым, учеником Брюллова. Но опубликован этот перевод был почему-то в Лейпциге, по всей видимости, небольшим тиражом
[116]. Почему? Ведь не мог же этот текст, повествующий о свободных художествах, быть в России запрещенным?
[117] В любом случае он мог, конечно, читаться просвещенной русской публикой по-итальянски, в оригинале, или по-французски: оба языка преподавались в Академии художеств, французский хорошо был поставлен и в 6-й гимназии. А французские переводы Жизнеописаний в XIX веке выходили неоднократно, книга Вазари была во Франции своего рода бестселлером
[118].
Интересно, что во французском названии перевода XIX века «самые превосходные» художники Вазари сделались «самыми знаменитыми». Быть может, именно по этой французской версии Лосев и пересказывал Жизнеописания. Во всяком случае, аромат художественного «успеха» – одного из центральных у Вазари понятий – он, возможно, сумел передать своим ученикам. Недаром позднее, около 1892 года, на вопрос составленной Александром Бенуа анкеты «Чем Вы желали бы быть?» Бакст, по воспоминаниям Бенуа, ничтоже сумняшеся ответил: «Я желал бы быть самым знаменитым художником в мире». Бенуа так комментировал этот ответ: «Он не пожелал быть лучшим художником или самым искусным, а так и заявил: „самым знаменитым“. И что же, чего-то близкого к этому идеалу он и достиг, но в 1892 г. такое пожелание могло показаться довольно диким и смешным. Мы этим долгое время и дразнили Левушку»
[119].
Было ли то желание Бакста мечтой или же оговоркой, воспроизводившей много раз услышанное из уст учителя или прочитанное по-французски выражение? Во всяком случае, кажется очевидным, что книга Вазари – один из важнейших для понимания «истории» Бакста источников. На протяжении всей своей жизни он цитировал Вазари, а под самый конец жизни – в декоративных панно, написанных для дома Ротшильдов в Лондоне, – изобразил себя в виде ренессансного художника. Именно анекдотом из жизни Джотто, рассказанным Вазари, Бакст аргументировал одну из своих важнейших теоретических статей «Пути классицизма в искусстве» (1909), а в этой статье – одно из важнейших ее положений, идею художественной школы, основанной на коллективном мастерстве: «Мне хочется вспомнить факт из моей собственной жизни, факт, который сразу осветил мне сущность истинной школы и полное отсутствие ее в поколении художников девятнадцатого века. Однажды я написал заказную картину на стекле (довольно больших размеров). Картина эта потребовала массу времени, труда и терпения. Окончив работу, я заметил, что ставень, куда стекло предназначалось, был слишком узок. Пришлось подрезать края картины. Легко себе представить мое волнение, когда рекомендованный мне стекольный мастер, пожилой человек крестьянской складки, нарезав алмазом контур, принялся отщипывать плоскогубцами края картины. Когда операция была благополучно приведена к концу, я рассказал мастеру свою тревогу за исход его работы. Но он молча улыбнулся и, взяв длинный кусок стекла, провел по нему алмазом волнообразную линию сверху донизу и, выждав секунд пять, провел параллельную уже сделанной, вторую линию; затем отщипнул ненужные куски и подал мне стеклянную волнообразную ленту, идеально параллельную во всех своих изгибах. Пораженный, я сказал мастеру, что его всему в мастерской научили, а меня в академии ничему. Для меня этот стекольный мастер – настоящий большой художник своего искусства, человек, помимо своих способностей, воспринявший все уменье, всю традицию своей школы. Это не личный взгляд. Так смотрели и в эпоху итальянского возрождения. Напомню историю, которую рассказывает Вазари в своей Le vite de più eccelenti pittori и которая дает представление о том глубоком уважении, которым пользовалось еще в тринадцатом веке совершенное изучение художества как мастерства, точнее (без унизительного смысла этого слова), как ремесла. Вот эта история. Папа Бенедикт IX послал доверенного к прославленному флорентийскому живописцу Джотто с тем, чтобы художник доставил папе несколько своих рисунков, по которым можно было бы судить, насколько Джотто силен для предстоящих больших заказов в базилике Святого Петра. Далее, дословно, наивные и характерные слова Вазари: „Джотто, который по натуре был веселого характера, взял лист бумаги, оперся локтем на колено, чтобы образовать таким образом нечто в роде циркуля, и провел красною краскою круг, изумительно правильный и всюду одной толщины. Сделав это, он, улыбаясь, сказал посланному папы: – Вот требуемый рисунок! Но тот, видя, что над ним насмехаются, вскричал:
