«Cаломея»
По возвращении Бакста из Греции «Саломея» стала первым спектаклем, в котором он принял активное участие. Без понимания этого замысла нам невозможно будет продвинуться дальше в том направлении, которое мы себе назначили.
Обстоятельства этой постановки хорошо известны, мы лишь уточним здесь некоторые детали. Одноактная драма Оскара Уайльда была написана по-французски в 1891 году. Она была посвящена Пьеру Луису, который помог Уайльду отредактировать пьесу, сочиненную под сильным влиянием как Саламбо и Иродиады Флобера, так и многостраничного описания Гюисмансом «Саломеи» Гюстава Моро. Эта картина и акварельный эскиз к ней были любимыми произведениями героя Наоборот дез Эссента. Сара Бернар, влюбившись в заглавную роль пьесы Уайльда, немедленно решила сыграть ее на сцене Лондонского Палас Театра, но постановка была запрещена цензурой под предлогом невозможности изображения на сцене библейских персонажей. Тремя годами позднее пьеса была переведена на английский язык и опубликована в Лондоне с иллюстрациями Обри Бердслея (1872–1898) и обложкой, изображающей неожиданную и двусмысленную статую сатира-андрогина. По сторонам от статуи, в лесной чаще, горели свечи, а склонившийся перед ней обнаженный крылатый отрок намекал на какое-то полусвященное, полу-эротическое действо. Премьера «Саломеи» была сыграна лишь в 1896 году в Париже, в Théâtre de l’Oeuvre, созданном за несколько лет до того и сразу оказавшемся в авангарде символистского движения; там игрались пьесы Метерлинка, Стриндберга и Ибсена. Саломея Уайльда была созвучна такой драматургии: сам Уайльд упоминал Метерлинка, оказавшего влияние на замысел Саломеи. Что же касается Англии, то там пьеса была запрещена в течение сорока лет и впервые официально поставлена только в 1931 году. Запрет и иллюстрации Бердслея создали пьесе широкую известность в той же мере, в какой прославила ее опера Рихарда Штрауса, премьера которой состоялась в театре Шатле в Париже в 1905 году. В начале своего очерка о Бердслее Николай Евреинов писал: «Кто не прочь просматривать страницы истории прищуренными глазами современного эпикурейства, тот с особой любовью останавливается на событиях, отличных своей неожиданной дерзостью, исключительной находчивостью, ненормальной выдумкой. Иногда эти события имеют значение в поступательном ходе истории, иногда нет, но в том и другом случае остаются незабвенными. Причина этому в талантливом скандале, какой обуславливают и на который иногда рассчитывают смелые виновники таких редких событий»
[589].
В качестве именно такой «бомбы» «Саломея» – как разрешенная, так и запрещенная – прокатилась по Европе. В 1904 году уже упоминавшийся нами Макс Рейнхардт поставил пьесу в Берлине. В 1906 году в Вене американская танцовщица Мод Аллан (1873–1956) репетировала ее на музыку бельгийского композитора и театрального критика Марселя Реми, но спектакль был запрещен. На фотографиях в роли Саломеи Мод Аллан – бывшая также автором скандального Иллюстрированного женского лексикона, посвященного женской сексуальности – представала почти полностью обнаженной, в прозрачной тунике, богато убранной жемчужными нитями, лишь отчасти маскировавшими наготу и напоминавшими знаменитые строки из Цветов зла Бодлера:
Дорогая была обнаженной и, зная мой вкус,
Ничего на себе не оставила, лишь украшения звонкие…
[590]В конце XIX и в начале XX века Саломея была, как мы видим, не просто символистской иконой, сочетавшей в себе все декадентские ингредиенты (нарциссический садоэротизм, религиозно-культурный ориентализм и эстетизм), но и остро современным, программным, авангардным текстом, интерпретировавшимся еще и как политический и феминистский манифест.
Русскую «Саломею» Ида Рубинштейн – с которой Бакст, как мы помним, был уже хорошо знаком – задумала поставить в 1908 году на музыку Глазунова на сцене Михайловского театра. Постановщиком она пригласила Мейерхольда (1874–1940), а хореографией должен был заняться Фокин. Как нетрудно было предположить, спектакль был запрещен. 20 декабря 1908 года в Консерватории, на концерте, составленном исключительно из балетной музыки, Ида станцевала фрагмент спектакля – «Танец семи покрывал». Танцевала она, как отмечалось в Обозрении театров, «на фоне очень талантливой декорации художника Бакста, в стильных и сказочно красивых костюмах того же художника. В „Саломее“, судя по этому танцу, по мимике, по темпераменту и библейской внешности, она имела бы успех. Чувствуется трагическое дарование. Ида Рубинштейн танцевала под дирижерством самого А.К. Глазунова. Композитор был встречен овациями, имела успех и Рубинштейн. Вызывали и художника Бакста»
[591].
От постановки сохранилось два эскиза, позволяющих представить себе если не весь запрещенный спектакль, то хотя бы концерт в Консерватории: костюм Саломеи
[592] и эскиз декорации
[593]. Последний, правда, относится к постановке, осуществленной Идой четырьмя годами позднее, уже в Париже, но нам кажется, что мы можем угадать в нем замысел Бакста 1908 года. Поражает он прежде всего вызывающей иудаизацией мотива. Если костюм Саломеи сочетанием восточно-египетских мотивов, «библейской» поэтики драгоценного (камни, золото, украшения) и наготы – близок к описаниям Гюисманса и образам Моро, то в декорации Бакст использовал подлинный вызывающе «еврейский» мотив – напоминающий таллит велум из полосатой черно-белой материи. Вся сцена с горящим в центре семисвечником оказывалась, таким образом, неким молитвенным «священным» иудейским пространством
[594]. Как явствует из письма Бакста к Мейерхольду, столь же «иудейскими» должны были быть и другие детали постановки, например специфически трактованные музыкальные инструменты
[595]. При этом иудейское сливалось с греческим. В костюме Саломеи, на ее вышитой набедренной повязке, пальметты воспроизводили орнаменты с одной из дипилонских ваз, помещенной в книге Жоржа Перро.
Следующим после «Саломеи» шагом, явно в том же направлении, стала также сорвавшаяся попытка Иды Рубинштейн и Бакста поставить в 1908 году спектакль по пьесе Фридриха Геббеля Юдифь. Речь наверняка шла о постановке в новом переводе молодого поэта Виктора Гофмана (1884–1911), напечатанном в том же году
[596]. Спектакль должен был быть благотворительным, в пользу пострадавших в страшном Мессинском землетрясении, случившемся 28 декабря 1908 года; играть его намеревались артисты Императорского театра, с Идой в главной роли. Чрезвычайно заинтересованный в постановке, Бакст хлопотал о ней, приводя в пример «Саломею», «затеянную с полнотой и великолепием
[597]». Но вместо петербургских «Саломеи» и «Юдифи» суждено было реализоваться парижским «Шахерезаде» и «Клеопатре».
