На протяжении всего ритуала могли быть открыты двери дома, печная заслонка (о связи печи и покойных скажем чуть позже), ворота кладбища. Этот день как день контакта с потусторонним миром полностью исключался из обычной человеческой жизни: в него категорически запрещалось работать, делать что-либо по дому (кроме приготовления пищи), особо строгий запрет налагался на все виды женских рукоделий. Также не дозволялась сексуальная близость супругов в ночи до и после «дедов»: родившийся из-за нарушения табу ребенок будет немым или уродливым, то есть имеющим черты мира мертвых (о молчании уже сказано, а представление о том, что прямое в мире живых искривляется в мире мертвых, отражено в поговорке «горбатого могила исправит», которая в современной культуре носит ироническую окраску, а в традиционной понималась буквально).
«Деды» отмечались как минимум трижды в году: Масленые (в субботу Масленицы), Троицкие (в Духов день, субботу перед Троицей), осенние (в субботу перед днем Кузьмы и Демьяна, 1 ноября); также «деды» могли совпадать с Радуницей (днем поминовения на вторую неделю после Пасхи; Радуница, в отличие от «дедов», проходила на кладбище, куда приносили угощение покойным, часть съедали сами, часть оставляли). Чем глубже в прошлое уходил этот обряд, тем активнее говорилось о том, как наказывают покойные тех, кто его не отмечает: «один раз не отметишь – и уже у тебя скотина издохла»; могли людей постичь болезни и другие несчастья.
Представление о том, что в случае опасности предок всегда окажется рядом и спасет, осталось в выражении «чур меня!», где «чур» – корень, сохранившийся в книжном слове «пращур» (то есть «далекий предок»). Этимология слова «чур» возводит его к уже встречавшемуся нам древнерусскому «кур» (петух). Что же их связывает? Если мы посмотрим на дошедшие до нас новгородские изображения домашних божеств XII–XIII веков, то увидим, что они представляют собой палку или столбик с выточенной на конце головой. Этот тип изображений, в свою очередь, соответствует греческим гермам – столбам, посвященным богу Гермесу, который изначально был богом мертвых и со своей свитой душ умерших находился в вечном движении, подобно европейской Дикой охоте. Герма – это столб, на вершине которого располагалась голова бога в дорожной остроконечной шапке, а внизу изображался фаллос. Вся герма в целом, несомненно, фаллический символ. Гермы устанавливались на перекрестках дорог, перед опасными перевалами, то есть там, где путешественнику требовались удача и божественная защита. Как это связано с фаллической символикой гермы? Очевидно, принцип действия тот же, что и у современного сквернословия: изображение или упоминание половых органов вызывает резкий всплеск гормонов, который придает сил. Ту же функцию выполняет и возглас «чур меня!». Петух, как мы помним, – это символ мужской эротики, и потому кажется обоснованным мнение, что «куром» называли фаллос (именно так нам, еще студентам, объяснял на лекциях профессор Н. И. Толстой). В таком случае перед нами – индоевропейский узел представлений о фаллической символике предков (и бога мертвых). Обратим внимание: и предок, помогающий по призыву «чур меня!», и мертвецы в свите Гермеса-Психопомпа (Предводителя душ) находятся в человеческом мире, а не в потустороннем, – это серьезный аргумент в поддержку привлечения образа Гермеса для понимания славянской мифологии.
Печь
Мы уже видели, что контакт живых и покойных регулярно осуществляется через печь. Она осознается одновременно и как центр дома (которым и является физически, что отражено в выражении «танцевать от печки» – то есть начать с главного), и как граница с миром смерти, причем в этой роли она связана не только с умершими, но и с новорожденными. Такая символика печи совпадает с общемировой символикой очага, с представлением о том, что зародыши детей попадают с небес в очаг и уже его хозяйка помещает их в лоно женщины, а также с тем, что дух умершего выходит через отверстие над очагом, равно как и злой дух способен проникнуть через него же. Читая, например, «Ночь перед Рождеством» Гоголя, где ведьма вылетает из хаты через трубу, или легенды о том, как черт проникает в дом через трубу, мы видим, безусловно, упоминания еще тех жилищ, которые имели прямой дымоход или не имели его вовсе; они крайне архаичны и восходят к той эпохе, когда собственно печей у славян еще не было (таковы очаги и первые печи пеньковской культуры, VI–VIII вв.). Представлений о том, что душа приходит в дом через огонь очага, у славян не сохранилось, зато есть их многочисленные отголоски, из которых особенно выразителен обряд «перепекания» ребенка. Младенца или символически помещали в печь на хлебной лопате, или реально один или три раза всовывали на лопате в печь, в которой только что испекли хлебы. Практически везде это делалось, если младенец был болен, но в некоторых местностях «перепекали» абсолютно всех детей. Изначальный смысл этого обычая – появление ребенка из печи (как и появление хлеба), а объяснение, что в печи сгорает болезнь, более позднее. Бытовали и другие обычаи, связывающие младенца с печью: в подпечье прятали перерезанную пуповину, первые волосы детей, молочные зубы.
Русская печь. Shutterstock / Olga Bugro
Поскольку печь мыслилась магическим каналом, связывающим миры, то огромное символическое значение приобретала открытая и закрытая заслонка. Когда человеку предстоял дальний путь, печь непременно держали закрытой, чтобы дорога была удачной. Человека, надолго покинувшего дом, звали через трубу, и на него нападала смертная тоска. Если в лесу пропадал скот, то через печную трубу звали животных; это же делалось и в качестве магической предосторожности в Страстной четверг. Сходно выглядит и магия нежелательной желательной смерти: если она уже пришла в дом, то печь могла перекрыть путь беде (так, вернувшись с кладбища после похорон, обязательно заглядывали в печь, чтобы больше никто не умер); если же смерти в доме нет, то через печь порой открывался путь катастрофе (если невеста, войдя в новый дом, заглядывала в печь, то это предвещало кончину родителей жениха). После выпечки хлеба печь требовалось обязательно закрыть заслонкой, положить туда одно или несколько поленьев; в некоторых местностях на ночь внутри печи оставляли полено, а на ней сверху – горшок с водой. Магический смысл этих действий понятен: благополучие не должно «вылететь в трубу». Обратное действие: при смерти человека непременно открывали заслонки, и то же делали, приглашая к себе покойных на поминки.
Печь, то есть человеческий огонь, магически противостояла огню божественному, небесному (грозе). Широко был распространен обычай при виде грозовой и градовой тучи выносить во двор хлебную лопату или кочергу; иногда их складывали крест-накрест, чтобы магически перекрыть путь беде; в некоторых местностях при надвигающейся грозе затапливали печь, чтобы уберечь дом от молнии.
Как видим, печь не является магическим персонажем: у нее нет своей воли, ее нельзя разгневать. При всей значимости печи в жизни крестьянина – как практической, так и мифологической, – она остается скорее магическим предметом, самым большим (в прямом и переносном смысле), но пассивным.
