Не исключено, что перед нами два разных типа духов, слившиеся в один. Вилы – девоптицы, божества плодородия, опасные для мужчин, и русалки – безвременно умершие, которых надо отправить в мир мертвых. Периоды проводимых в их честь ритуалов совпадали, что и привело к объединению культов.
С русалками связан еще один круг представлений, который кажется более чем странным в отношении умершей молодежи, но совершенно органичен для лебединой девы-соблазнительницы. Речь идет о детях русалки. Так называли реальных детей, которых иногда находили в отдалении от человеческого жилья. Откуда брались эти младенцы? Традиционный уклад предполагал, что женщина рожала каждые год-два, но большинство детей не выживали. Однако при здоровых и сильных родителях случалось и иначе, и в этом не было ничего хорошего: не всякая семья могла прокормить десять – двадцать детей (а при двойнях-тройнях – и больше!). По этой причине матери относили «лишних ртов» подальше, и судьба таких младенцев зависела от удачи. Подчеркнем: в тех условиях жизни подобная практика была гуманной (самки животных поступают сходно – они отталкивают слабейших детенышей, если видят, что не сумеют выкормить всех), более того, это давало «лишним ртам» шанс на выживание. Ведь согласно поверьям, найти «ребенка русалки» – большая удача, русалка будет рада, что ее дитя взяли люди, она станет приходить к нему и заботиться о нем, отчего он вырастет сильным. И произойдет это без вмешательства мифологии, поскольку «лишние рты» рождались только у очень здоровых родителей.
Подзоры резные (детали). Мотивы сирены и птицы Сирин. Средневолжский край. Воронов В. Крестьянское искусство. М.: Государственное издательство. 1924.
Материнский образ русалки широко представлен в самых разных поверьях – от благих до грозных. «Не ходи в огород, русалка убьет тебя своей железной титькой!» – предостерегали детей на Русальной неделе. Она могла защекотать, задушить и даже похитить, а в более мягком варианте – заставить нянчить своего ребенка. Наконец, рассказывали, что русалка иногда кормит грудью ребенка, которого крестьянка взяла в поле. Последнее поверье очень ценно: ведь речь идет о жнице (на Русальной неделе, пока злаки цветут, ходить в поле и запрещено, и незачем). То есть время действия – спустя месяц-полтора после изгнания русалок. Однако эта русалка не изгнана. Иными словами, перед нами снова вила, а не умершая девушка.
Неупокоенные мертвецы
Мы рассмотрели образ русских русалок и балканских вил, но почти ничего не сказали об украинских мавках, хорошо известных нам благодаря «Майской ночи» Гоголя. Хотя в повести описаны лишь романтичные девушки, в народных верованиях это также и умершие дети, причем выглядящие не столь прекрасно: спереди мавки походят на людей, но спин у них нет, и видны внутренности.
Слово «мавки» – украинский вариант общеславянского понятия «навьи» («навки»), то есть неупокоенные мертвецы, погибшие от несчастного случая, от грома, утопленники и тому подобные, а самый страшный их вид – самоубийцы. В «Повести о Петре и Февронии» героиня говорит о своем брате «древолазце» (то есть бортнике, собирающем мед диких пчел), который «пошел через ноги в нави зрети». К сожалению, в некоторых изданиях это переводится как «через ноги на покойников смотреть», что категорически ошибочно: во-первых, никакие покойники под деревьями не лежали и смотреть на них через ноги не приходилось, во-вторых, навьи – не покойники, а ровно наоборот. Речь идет о том, что брат, сорвавшись, мог стать неупокоенным мертвецом, и правильный перевод фразы такой: «через ноги на смерть смотреть» (конечно, к нему необходимо примечание).
Безвременная смерть превращала человека в сверхъестественное существо, причем неважно, каким он был при жизни, имели значение только обстоятельства гибели. Утопленников считали властными над водой и виновными в засухе. Если долго не было дождя, то сельчане выкапывали крест с могилы утопленника и кидали его в реку (очевидно, в более древние времена выкапывали и бросали кости утопленника). Во время одной из фольклорных экспедиций в Полесье был записан уникальный случай: семья утонувшего человека, хороня его, приделала к кресту снизу широкую доску, чтобы его нельзя было вытащить; когда же случилась засуха и крестьяне попытались бросить крест в реку, им это не удалось. Тогда они обратились в правление колхоза (!), где им выписали трактор, трактор выворотил крест – и так все узнали о хитрости родных утопленника, которые не учли возможность применения техники ради следования древним обычаям. По представлениям южных славян, не только засуха, но и град, а также свирепые ветра насылаются неупокоенными мертвецами; поэтому при виде градовой тучи крестьяне обращались по имени к утопленнику или висельнику, моля отвести беду.
Согласно другим верованиям, природные бедствия происходят, когда матушка-земля гневается из-за погребения самоубийц и погибших до срока. Труп самоубийцы нельзя было хоронить, его относили в отдаленное место и закладывали ветками (отсюда и название «заложенные покойники»). В некоторых случаях обустраивались специальные участки, на которые относили тела самоубийц и погибших прежде времени. Там сооружался глухой круговой забор, через который тело перебрасывали, оставляя его непогребенным. Подобные огражденные территории для трупов называли «гноищем».
В русских былинах есть примечательный сюжет, восходящий, вероятно, еще ко временам германо-славянской культурной общности. Это история женитьбы Святогора. Ему предсказывают, что его суженая лежит в гноище, покрытая корой. Святогор, желая переломить судьбу, едет туда, входит в гноище, рассекает на женщине кору и, думая, что убил ее, уходит. Однако она оказывается лишь ранена и, очнувшись благодаря удару меча Святогора, выходит в мир и принимается за поиски освободителя. История заканчивается ее встречей со Святогором и их браком.
В знаменитом скандинавском сборнике мифов «Старшая Эдда» в песне «Речи Сигрдривы» мы находим поразительно похожий сюжет. Герой Сигурд «увидел ограду из щитов и в ограде – знамя. Сигурд вошел в огражденное место и увидел, что там лежит и спит человек в доспехах. Сигурд сначала снял шлем с его головы, и тут он увидел, что это женщина. Кольчуга сидела на ней крепко, словно приросла к телу. Тогда он рассек кольчугу от ворота вниз и еще поперек, по обоим рукавам. Затем он снял с нее кольчугу, и женщина проснулась, села, увидела Сигурда…» Скандинавский текст сохраняет и образ ограды, и мотив рассечения коры, и магический сон героини, но теряет этнографичность, которую сохраняет былина.
Сайба (воздушное погребение). Забайкальская область. 1912 г. Фотография К. Доннера из этнографической экспедиции 1912 г. Национальный музей Финляндии.
Из сходства этих сюжетов следует, что обычай оставлять тела каких-то особых мертвецов непогребенными уходит в I тыс. до н. э. (или глубже), причем раскопки в Сихендже (в Восточной Англии) позволяют причислить этих мертвецов к высокому социальному слою. Сихендж – археологический памятник II тыс. до н. э., он представляет собой ограду из нескольких десятков столбов и расположенный между ними перевернутый пень, на котором оставляли трупы. Перед нами, несомненно, наиболее древняя форма того же обычая: когда-то это был способ «воздушного погребения» знатных людей и или выдающихся жрецов, а спустя века славяне стали так же обращаться с телами самоубийц. Как такое может быть? Что есть общее у великого человека и худшего из мертвецов?
