Экспериментировать! Пьесы, которые разыгрываются с публикой; сцена не на одной стороне, а в центре зала; игра во все стороны — также и со зрителями. Не участвующие в действии актеры сидят вокруг, в то время как другие играют, они общаются с публикой — вмешиваются неожиданно, высмеивают играющих, критикуют их, вскаивают, хватают, пытаются то же самое сделать лучше — вроде «Ради Бога, сейчас он начнет свои сентиментальные тирады; это может длиться вечно. Эй, Х! Послушай!» — и вскакивает на сцену. Советует ему или отталкивает его в сторону, играет сам (например, перед женщиной) дальше, в своем характере (сначала женщина озадачена, но тут же переключается на него).
Опять-таки монологи, актер, который напрямую обращается к публике: «Кто из вас поел, попил, некоторые переспали со своими женами, некоторые уже успели кому-то навредить, но кто из вас умрет раньше? Кто-то же должен быть. Попробуем угадать? Вот этот там? Но кто-то уж точно; у нас здесь отличное собрание атеросклерозов, грудных жаб, всех видов рака. Пока мы здесь сидим, смерть кишит в ваших соках, — даже в здоровых, — никто не живет от капитала. Один день откомпостирован, прошел мимо — никто не сможет его вернуть — ни одного мгновения, — ни всей кровью, никакими заклинаниями, никакими слезами, — ничего не останется, даже эта секунда уже пролетела. Но что тогда вообще остается? Будущее еще не наступило, прошлое уже прошло, настоящее, если вы хорошо подумаете, — это уже прошлое. Что остается? И почему мы так волнуемся? Не является ли все игрой теней в зеркале, но само зеркало остается неподвижным? Давайте начнем — то, что мы вам покажем, будет не больше, но и не меньше жизни, нежели ваша».
Или: две сцены, на которых играют вместе, друг против друга, вовнутрь.
Пьеса о реинкарнации.
Бурлески, комедии, оперетты с современным текстом, сатира.
Оживить натурализм, прервать, прикончить. Снова заставить людей думать, говорить, как клерков бакалейной лавки. Так, как Кристофер Фрай*, слишком наигранно и лирично, — этого нельзя долго вынести, но чтобы одна фигура на протяжении нескольких сцен — собранное со всех звезд, Марса и Сириуса, — полностью воплотила бесстрашно в языке.
16.01.<1954. Порто-Ронко>
Вчера вечером с кофе, сладостями, пирожными и т. п. преодолел кризис, завершил главу и, несмотря на раздумья, дошел до шестнадцатой и дальше. Был во второй половине дня у Шпека, чтобы сделать укол, встретил Зохачевера-Орабуэну, посидел с ним и его подругой фон Воль до семи у Педрони, болтали после долгого времени — в результате кофе, все эти сладости вместо ужина, и, слава богу, не застрял на главе. Сразу сегодня отослал ее Линдли.
Днем при хорошей погоде был в деревне, на солнце. У Педрони опять купил шоколад и вернулся.
Читал «Сутру помоста шестого патриарха» Хуэй-нэна и продолжаю читать.
«Дхьяна для начинающих» и кое-что Блашера: «Мистика Иисуса из Назарета».
Попытка сделать уступку моим комплексом страха. Подозрение, будто я шарлатан; даже сознательно. Это актерское, лукообразное, когда под одной снятой кожурой оказывается еще другая, под которой нет ничего, кроме другой кожуры, — или когда вечно за каждым раздеванием и разоблачением снова кто-то подглядывает из-за плеча с иронией, с пониманием, что и это не подлинное.
Амбиции. Несмотря на рябячливое великодушие, постоянный испуг перед каждым успехом кого-то другого. Попытка тотчас же его умалить, сколько не из зависти, а из-за невротического комплекса «неучастия» в этом, страха «разоблачения», что я этого не достиг.
К тому же эта маска, которая «не может переживать полностью», лишь уклонение, смущение по отношению к жизни, удивление, только постфактум устанавливать обладание чем-либо (любовью), но всегда только не прямо, поэтому, когда другой хочет тебя покинуть, только тогда чувство вспыхивает снова (часть из этого, впрочем, кажется нормальным, обусловленным уходом и преследованием) и приносит муки.
Слабость в возможности молчать. Не могу молчать. Это, странным образом, я наблюдал у моего отца. Кое-что другое тоже.
Боль в желудке, внезапный испуг из-за самых глупых вещей во время чтения газет, почты, в самых безобидных случаях. Частично из-за «На Западном фронте без перемен» и внезапной публичности. Вопрос: можно ли это оправдать, выдержать, поддержать. Или тот период до 1918 года — долгие, бесконечные высокопарные речи о временах Христофа фон Шмидта, когда я хотел, чтобы меня называли Хаска или Ганске, и говорил об этом моей матери, хотел быть верным слугой рыцаря, который с двумя мечами прыгает в окно и спасает своего господина. И другое время в Ганновере: изменение имени*, постоянное желание быть лучше. Потом, 1932 год, когда я сидел здесь в ссылке из-за дела с валютой* и боялся, что не выберусь отсюда. Но этот страх был, вероятно, только потому так силен, что до этого я уже пережил подобное.
Как это преодолеть? Смотреть на это яснее, безжалостнее? Насколько это поможет? Дзэн, буддизм, психоанализ? Вопрос. Но хочу это делать. Иначе все в результате будет фальшивкой; во всяком случае, личная жизнь. Работу эту никогда не затрагивает непосредственно. Поэтому работа. Но работа со скрытым подозрением на фальшь? И если бы работа на самом деле ничего не стоила — почему нет? Что с этим поделать? Из-за чего страх? Самоубийство, потому что ты не гений?
Утешение Востока: все совершенно одинаково — работа, не работа; познай или почувствуй себя, иди вперед, реализуй себя (в духе Сезанна) — все остальное не важно, его просто нет.
27.03.<1954. Порто-Ронко> суббота
Сообщение от Кипенхойера* о предложенных изменениях в «T.t.L.»*; хотят возвысить Вермахт; некоего коммуниста (ясно понимающего) превратить в социал-демократа; убрать последнюю третью главу и т. п. Откуда-то учительский тон: их же не было при этом, но это происходило все же иначе (и совсем не так уж плохо).
Телефонный разговор с П. Была очень напряжена — не получила для своей телевизионной серии* разрешения у «Парамаунт». Там этим могут воспользоваться, обвинить в нарушении договора. Говорила с адвокатами. Вчера ночью звонок из Калифорнии: все в порядке.
Несколько размытые дни. Не хватает П. Кроме того, полу-осознанные, неопределенные дни после завершения работы. Много спал. Теперь довольно; но все полусуществование; не хватает П.
В саду камелии, много примул, высадил еще тридцать; японское вишневое дерево в цвету; нарциссы; тяжелый аромат белых гиацинтов.
11.04.<1954. Порто-Ронко> воскресенье
С молчаливым отвращением подготовил немецкое издание* для Кипенхойера. Отослал. Прочитал в «Тайм» от 12 апреля, что судья Фриц Айкхофф оправдал двадцать нацистских полицейских в Дортмунде. Они обвинялись в том, что в варшавском гетто за один день расстреляли сто десять евреев, поскольку их капитан им сказал, что не стоит тратить газ, если можно просто пристрелить. Судья и шестеро присяжных заявили, что обвиняемые действовали по приказу и вследствие надостаточного, формального, воспитания не понимали, что совершают преступление.
