Вы правы в том, господин Ян, что моя книга не является «совершенной книгой о войне». Но такая «книга о войне», в полном смысле этого слова, не будет написана в ближайшие десять, может быть, даже сто лет. Я ограничиваю себя чисто человеческим аспектом фронтового опыта, опыта, который приходится пережить каждому на фронте: бои, ужас, самообладание, власть, крепость жизненных сил отдельного человека перед лицом смерти и уничтожения.
Я бы охотно увидел в этом универсальный, фундаментальный опыт; и я попытался этот фундаментальный опыт описать без риторики и оглядки на политические обстоятельства. Этим, как мне кажется, и объясняется успех моей книги, которую в Германии прочитали не только в литературных кругах, но и те, кто почти не брал книг в руки — ремесленники, рабочие, служащие, механики, почтальоны, шоферы, подмастерья и т. д.; ибо сотни писем говорят: «Это мой опыт». Опыт внешний в каждом отдельном случае вряд ли был таковым (хотя я по возможности описывал только типичные ситуации), но решающим фактором было, несомненно, то, что книга описывала некую часть внутреннего опыта — жизнь, которая находилась в конфронтации со смертью и ее побеждала.
В заключении позвольте мне, господин Ян, еще раз поблагодарить Вас за письмо. Вы можете по пространности моего письма судить о том, насколько я оценил его. Я весьма благодарен за такое признательное понимание.
Преданный Вам,
Эрих Мария Ремарк.
Стефану Цвейгу
Берлин, 07.06.1929 (пятница)
Глубокоуважаемый господин Цвейг!
Много лет назад, в момент сомнений и раздумий, я собрался с духом и храбро послал мои стихи человеку, от чьего слова тогда могла зависеть моя судьба: или я должен пытаться работать дальше, или я должен следовать моему окружению — все отбросить как заблуждение и получить приличную профессию. Я отправил эти стихи Вам.
И тогда Вы, хотя я почти не верил, что человек может быть благосклонен к другому, написали в ответ теплое, сердечное письмо, которое я сохранил до сих пор среди немногих дорогих мне вещей. Оно было мне утешением во многие годы депрессии.
Возможно, Вы уже не помните об этом. Тогда я продолжил жить, это было тяжело, потому что я никак не мог найти себя, но, в конце концов, я все-таки написал книгу. И я осмеливаюсь сейчас послать ее Вам, потому что я всегда сомневался, насколько она мне удалась. Но меня убедили, что переживать не о чем. И вот я все же рискую и прошу Вас не сердиться на меня за то, что я к этому приписываю несколько строк. Я убежден, что я еще не тот автор, который может себе позволить подобное. Это вовсе не жеманство, а выражение откровенной и сердечной благодарности за то, что Вы тогда, когда мне действительно было плохо, так помогли мне.
Мне бы хотелось точнее выразить то, что еще я желал бы написать. Это снова оказалась бы сердечная благодарность. Но я был бы очень рад, если бы Вы восприняли эту книгу как начало, которое не заставит Вас пожалеть о том написанном Вами письме.
Всегда преданный Вам,
Эрих Мария Ремарк.
Литературному редактору «Дейли геральд», Лондон
До 18.06.1929
Глубокоуважаемый господин!
Я благодарю Вас за пересылку письма одного из бывших английских солдат и за Ваши слова о моей книге. Пожалуйста, простите мне, что я только сегодня отвечаю на Ваше письмо, но практически все это время я был болен.
Вы не можете себе представить, как меня обрадовало, что моя книга нашла такое понимание в Англии. Поверьте мне, эта радость простирается далеко за пределы личных чувств, так как дает мне надежду надеяться, что мне удалось внести небольшой вклад в достижение великой цели человечества.
И в этом причина, почему я так горжусь мнением, высказанным английскими критиками о моей книге, и почему я еще более радуюсь словам, которые говорят бывшие солдаты. Они особенно ценны, поскольку показывают, что жизнь была одинакова в любых окопах — что это явилось такой же бедой, такой же смертью и таким же товариществом.
Господа Путнэм послали мне Вашу критику, за которую я Вам сердечно благодарен. Я порой бываю подвержен сомнениям, часто приносящим мне большие трудности. Слова, подобные Вашим, передающие такое человеческое понимание, значат для меня очень много. Речь не только о книге и об авторе, но о великой цели сотен тысяч людей: прогрессе, культуре, взаимопонимании, человечности и о самой жизни.
Ваш
Эрих Мария Ремарк.
Капеллану Шютткену в Беккум
Берлин, 25.06.1929 (вторник)
Глубокоуважаемый господин!
Я получил Ваше письмо, которое кишит словами «зверски», «противно», «отвратительно», «клеветнически» и т. д. Я должен Вам сказать, что я несколько озадачен тем, что Вы настаиваете на ответе. Что же я должен Вам ответить?
Вы выразили свое мнение так ясно и однозначно, Вы хвалитесь, что Вы то же самое сделали в двадцати газетах — что же следует на это сказать?
Я мог бы попытаться опровергнуть Вашу точку зрения, конечно, но это было бы бессмысленно, подобное бесполезно начинать. Это могло бы иметь смысл только в том случае, если бы я передал Вам мнение одного из моих друзей духовного звания, которому я показал Вашу критику. Он лишь покачал головой и предположил, что при таком неглубоком осмыслении можно и в Библии найти множество упоминаний о мерзостях сексуального характера. Если бы я предоставил Вам тысячи и тысячи писем тяжелораненых, контуженых, калек, ослепших, душевно и физически больных, если бы я обратил Ваше внимание на то, что Вы сами себя обозначили «невеждой» в литературе, и, исходя из этого, сказал бы, что все это было задумано иначе и иначе понято другими — не так, как увидели Вы, то эти и другие факты, без сомнения, могли бы заставить Вас задуматься.
Но зачем! Если бы это заставило Вас задуматься, то могло бы Вас как духовное лицо, которое видит свой прямой долг в нравоучении, ввергнуть в крайнем случае в конфликт с совестью, но я расценил бы подобное с моей стороны как жестокость. Война научила меня тому, что терпение и доброта есть лучшее, что может быть, поэтому я даже не делаю попытку показать Вам, что в моей книге есть тысячекратно более важные вещи, нежели те, о которых Вы говорите. Вы, вероятно, выступаете против тех вещей, которые вовсе ничего не значат по сравнению с остальными. Или Вы полагаете, что автор пропагандирует все то, о чем он пишет? Разве Вы не знаете, что самая простая повествовательная форма часто является сильнейшим выражением протеста? Что под мнимым отсутствием религиозности как раз может скрываться призыв к ней?
Но о чем мы, собственно, говорим — Вы же уже сказали все, что хотели. Заклеймили меня как отвратительного, низкого, извращенного клеветника. Я Вам искренне желаю, чтобы Вы никогда не позволили себе усомниться в безошибочности Вашего приговора!
Эрих Мария Ремарк.
Эгону Вертхаймеру в Лондон
