1935–1955
Дневник
Начат 4 апреля 1935 года в Порто-Ронко
Порто-Ронко, 04.04.1935 (четверг)
Ясно, ветреный весенний день. Глицинии у дома в цвету. Утром мы с Петер* гуляли по саду вместе с собаками. Самые простые вещи опять доставляют мне чистую радость — светлая, волнующаяся зелень лугов, кадмиевая желтизна примулы, одиночные красные побеги среди прочих крупных цветущих камелий, взлетающие уши молодых собак, которые то тут, то там мелькают в камышах, чистый, свежий воздух с озера, узкая, красивая голова Петер под голубым небом.
Самая чистая радость — но довольно ли этого? Были ли цели более значительными? Пусть даже без радости?
Хорошее, спокойное настроение весь день — как обычно после вечернего заката. Вчера днем видел супружескую пару Фриш. Обоим за пятьдесят. Трогательно видеть жену с непоколебимой верой в мужа — это заметно только по одному взгляду и по одному слову, но захватывает. Замкнутые, скромные, прочный маленький мир, собственно неудачники, но крепко привязанные друг к другу. Книги-переводы; муж пишет еще и романы.
Вечером пригласил обоих. Выпили. Немного. Но оба были после этого несколько навеселе. Музыка. При соль-мажорном концерте можно было по вниманию слушающей пожилой женщины увидеть, как она выглядела в молодости. Даже лицо стало моложе.
После этого бар «Монте Верита». Зубной врач, который выглядел как ветеринар. Из мелких служащих. Пытался выглядеть по-светски. Возможно, из-за своей жены. Красивое итальянское лицо, но с грацией коровы. Тут же маленький итальянский консул, знакомством с которым зубной врач гордится, но на которого он бросает ревнивые взгляды, когда тот танцует с его женой. Быть женатым — это значит всегда находиться в обороне. Обладать — значит терять. Человеком обладать нельзя. Разве что в фантазии. И тогда это только иллюзия. Желание обладать другим человеком — это кощунство.
Человека можно любить — это все. Но как это много!
Порто-Ронко <20.01.1936>
20 января 1936. Понедельник. Серая, сырая погода, четыре градуса выше ноля. В среду вернулся из Парижа. Ощущения дома нет. Может быть, никогда.
Позавчера в полдень звездочет Ламби. Счастливый человек, ибо абсолютно односторонний. Ничего, кроме гороскопов и таблиц. Рассказал о самом сильном переживании своей молодости. Дома был праздник. Двумя домами дальше у соседей лежал мертвец. (Может быть, даже в доме рядом.) Траур. Ребенок не мог понять, как то и другое могут быть одновременно — так близки отчаяние и радость, — как может быть веселье, если у соседа горе. Чудовищная бесчувственность жизни.
Семья — защитное сооружение природы против безбрежной тьмы. Оболочка, отделяющая от проблем человечества. Убежище для посредственности. Человечество? Какое нам до него дело? Лишь бы это не касалось семьи. Горе в доме соседа? Но с нами же ничего не случилось. Война в Восточной Африке, голод в России, наводнение в Китае? Тени против вопроса вопросов: попросит ли наконец этот инженер руки Бетти и сдаст ли Пауль свой экзамен?
Вчера вечером Олли Вотье и эта русская, Барбара Дью, жена пианиста Никиша. Муж лежит уже несколько дней в постели, он уже год как страдает от очень странной болезни. Воспаление желез. Тридцать четыре года. Жена молода, весьма далека от него, с черными глазами, очень живая и импульсивная. Оба в нужде; получают с большим трудом деньги из Германии. На отель приходится занимать у одного, на домашние расходы у другого и т. д.
Среди моих граммофонных пластинок была одна от этой женщины. Цыганские песни, колыбельная. Было удивительно, когда пластинка кончилась, молодая женщина вдруг стала подпевать. Отражение, эхо. Живой человек как эхо.
Письмо от Анни* с рисунками. Девушка без орфографии.
На дворе цветут пальмы под дождем. Пятна снега на газоне. На Рождество шел такой снег, что рвались телеграфные и электрические провода. В саду обломился один из кипарисов. То же самое с ветвями камфарного дерева.
У сучек течка. Волнение у прочих пяти. Больше всех обращает на себя внимание Билли*. Он весь день приплясывает и скулит. Вчера вечером я с трудом спас Гиту от массового изнасилования. Томми открыла дверь в столовую и выпустила сучек. Охота на озере.
Три дня назад вечером Криста Винслоэ и Виктория Вольф. Художественный и буржуазный темпераменты рядом. Обе писательницы. С атмосферой и без.
Криста рассказывала о Флоренции. Подруга, замужем за владельцем отеля «Савой». У мужа была ранее связь с одной очень красивой русской. Год назад признание; брак снова восстановлен; муж объявил, что он порвал с русской. Новогодний вечер с гостями на вилле супружеской пары. Гости были уже там, веселились, отдыхали, муж должен был прийти позже. Позвонил ночью жене: он у русской, не может прийти, она умирает у него на руках. Жена целый год не подозревала, что он продолжает встречаться с русской. Утром муж приходит домой усталый, сломленный. Русская умерла. Он не знает, куда идти, кроме как к своей жене. Она указывает ему на дверь. Окончательно. Навсегда. Несмотря на то что любит его. Несмотря на то что соперница, которую она ненавидела, теперь мертва. А может быть, именно поэтому.
Утром нового года Криста отправилась на поиски гроба во Флоренции.
Из разговора с Ламби: странно, что так много кухарок сходит с ума.
Криста рассказывает. С какой-то американкой во Флоренции в баре. За соседним столом пожилая женщина с отрешенным взглядом. Вмешивается в их разговор. Говорит: «Люди не врут так много, как на Рождество». Это по сердцу Кристе. Она вдруг рассказывает историю. Американка, которая вышла замуж за молодого итальянца, покупает ему графский титул и начинает вести хозяйство в большом доме во Флоренции. Весь город в ожидании, когда муж поведет себя как обычно — начнет гулять, заведет любовниц и т. д. Ничего не происходит. Два года длится их счастливый брак. Однажды жена обедает в баре. Ее подзывают к телефону. Ей надо бежать в больницу. Ее муж мертв. Во время урока фехтования у учителя фехтования лопнула защита от шпаги при ударе в сердце. Мужчина умер практически мгновенно. С этого времени каждый полдень женщина сидит в баре на том же стуле, на котором сидела тогда, когда ее позвали к телефону. Безумие случая.
«Все с ней очень вежливы», — сказала Криста.
19.05.<1936. Будапешт*>
Четверг, 19. Будапешт. Парная, баня, портной, завтрак с Э.* на террасе. Глубокий сон. Вечером к Эдельсхайму, чай, потом к одному художнику, графу Баттиани, на коктейль. Маленькая комната, много картин, стиль вроде Бердслей-и-Ензор, Оскар Уайльд в Пеште. Художник высок, коричневый макияж, красная гвоздика, ботинки из дикой кожи, голубой. Подвел нас к картине «Отравительница» и объяснил, что он нарисовал ее кровью своего сердца. Выражения достаточно. В сумерках за окном каштан и цветущая бузина. В спальне кровать поставлена наискосок, на четырех стойках и чем-то вроде балдахина из красной материи. Туалетный столик. Два гребешка среди вещей. У обоих сломанные зубья. Вокруг в тесноте сгрудилось общество. Глупые вопросы, глупые ответы. Гита Альпар. На этот раз блондинка.
