09.06.<1942. Беверли-Хиллз>
Спал плохо. С некоторых пор. Шум рано утром. Вывоз мусора. Чувствителен к звукам. Днем с Рут Мартон ездили к океану. Вернулись. Немного поработал. Иногда тошнит от комендантского часа. Нельзя даже посмотреть кино.
Вечер. Конец этой войны может привести к мощному взлету литературы. Политическая литература. Мощнее, чем русская после революции. Силы, чувства, натиск будут нацелены на взлет. Политические драмы.
Материал. Осецкий. Диктатор. (Трилогия.)
Материал. Мальта. Пьеса.
Уже сейчас набросать. Быть готовым к этому. Кто еще не сдался, не исписался, должен стремиться к этому. Даже как беженец. Кто был в стороне. Если он только достаточно прочувствовал и меньше всего болтал.
04.08.<1942. Беверли-Хиллз>
Вчера вечером c поклонниками Зориной-Анханг*. Потом с Клементом. Сегодня днем ланч у Энн Уорнер. Сидели у бассейна. Энн — серые глаза, почти без зрачков, нежная, полная наркотической привлекательности, возбужденная, забывчивая, отсутствующая, импульсивная. Прелестная Джоан Фельдман в костюме цвета мимозы, мягкая в прикосновениях. Джон Гюнтер, писатель, грубый, высокий. Эльза Максвелл, подурневшая, похудевшая и постаревшая (вспомнил вечер в Каннах на террасе ее небольшого дома, один из последних европейских вечеров). Михаил Штранге. Мать Дайан Бэрримор. Эльзи Мендль с маленькими собачонками. Стравинский, пивший со мной самый старый коньяк. Артур и Нелла Рубинштейн. Все полно сердечной абсолютной бессвязности, лета и мира, некий оазис посреди пушек и конца света. Ирен Селзник, несколько меланхолическая.
Прими это, прими это, солдат, эти вечера, которые могут быть последними.
13.08.<1942. Беверли-Хиллз>
В одинадцать часов утра к Дагмар Годовски. Северский, русский, специалист по летному делу, — кого только нет. Ланч в саду. Пили водку. Людвиг и его жена. Она обижена, потому что я ни разу не позвонил, потом воспоминания о былых временах. Он до конца оставался обиженным. Только в машине смягчился. Бабетта Деваль*. Я был до восьми часов весьма пьян. Шведка Эриксон пила со мной. Мягко опустилась на газон и мирно заснула. Ее муж улыбался, не нашел в этом ничего особенного. Вальтер Дюранти разговаривал с дочерью Бернардины Фриц. В конце прекрасная Бабетта предо мной. Сидела в машине, синяя, прозрачная ночь, и вдруг, склонясь, быстрые слова, запах сена от волос. Дорога домой. Дома мать Хартвиг приготовила баранину с фасолью. На десерт пудинг. Поболтал с обеими. Поссорился с Зориной. Вечера, когда алкоголь начинает тяжело давить на затылок.
Вчера вечером. Бабетта. Бездыханное сближение. Отшатнувшееся как молния тело. Потом с Зориной в белых мехах, в рубинах к Оскару Хомолке. Празднование дня рождения. Брехт, Фейхтвангер. Собрались до комендантского часа. Верфель и его жена*. Жена, дикая блондинка, грубая, пьющая. Она уже свела в могилу Малера. Была с Гропиусом и Кокошкой, которые, кажется, избежали ее влияния. Верфелю не удалось. Мы напивались. Она высвистывала Верфеля, как собаку, кичилась этим; он откликался. Это меня обозлило, под парами водки я высказал ей свое мнение. Я наплевал на комендантский час. В какое-то время, поздно, я обнаружил себя с Гетценами* и Гомолкой. Домой. В ночном воздухе надо мной пары водки. Машину занесло на улице, понял, что не в порядке. Занесло даже за белую линию. Почти столкнулся с другой машиной, переднее крыло поцарапало покрышку. Проехал какой-то отрезок. Остановился. Кто-то ехал за мной следом. Дал ему свой номер. Сегодня утром появился Норманн Маннинг, владелец машины, с которой столкнулся. Пришел уже из полиции. Я обещал все уладить. Дал ему бутылку шампанского, коньяк и автобиографию для его дочери. Надеялся этим все решить. Еще не хватало — в комендантский час. Без водительских прав. Пьяный. Однако. Решил, больше не повторится. Истинно, не повторится! Лучше такси. Постепенно пришел в себя за день. Утром звонок. Назвалась Пумой. Позже позвонил уже пьяный сам, сказать ей, пусть прекратит это. Она ответила, что это была не она. Возможно. Может быть Бабетта, которой я вчера вечером, страдая, не позвонил. И теперь надо уже кончать с пьянством. Легкий прострел.
19.08.<1942. Беверли-Хиллз>
Звонил Циннер; спрашивал о дне рождения Бергнерса. Позвонила Зорина. Отказалась. Потом Бабетта с двумя ирландскими сеттерами. Один тут же сделал на полу кучу. Хорошие звери. И с ней хорошо.
Утром прочитал: Оснабрюк превращен в руины пятьюдесятьютысячами зажигательных бомб и двухтонными бомбами. Эрна и Эльфрида* там. Ничего не поделать. Думал о многом. Насколько больше должен был сделать для них и моего отца. Город, собор, зеленая церковь Катарины, стены, мельница, школы.
Полевые цветы и письмо с акварелью ее террасы от Эльги Людвиг. Ностальгия. К тому же ее стихи.
Вчера вечером приходили Катерс и Вис.
Иди дальше, сердце.
Иди дальше, солдат. Несмотря ни на что.
13.09.<1942. Беверли-Хиллз>
Вчера вечером Рут Альбу. Тонкая, красивая; когда опускает голову, милое лицо; когда она откидывает ее, прислушиваясь, вдруг становится жестче, старше, мудрее, как будто тысяча лет опыта, страданий и репрессий проходят сквозь нее, — невинность и страстность. Тридцатитрехлетнее дитя человеческое и ее испанско-еврейская прапрапрабабушка. Приехала жена человека по имени Моргенрот, с которым она жила. Хочет вернуть мужа. Муж кажется мягким. «И если это еще случится…»
Напомнила мне*, что я с ней сделал десять лет назад. Сделал и забыл об этом. Дурные дела. Не думаешь об этом, потому что не любил. Мне это аукнулось со стороны Пумы.
Легкая нервозность. Бабетта отвлекает меня от работы*. Как ей намекнуть на это? Осень. Перемены. Одиночество.
Битва за Сталинград. Молитва за осенний дождь, за снег. Первые павшие на Кавказе.
Все еще нет изменений. Только оборона. Бомбили Дюссельдорф. Наступление Роммеля в Египте провалилось.
19.09.<1942. Беверли-Хиллз>
Вчера после обеда Бабетта. Потом с Гарбо и Хаузером к Бэби Г. Р.* смотреть картины. Вечером холодно и серо, через серую мрачную зелень высоких деревьев один пошел домой. Около восьми Дагмар* с Гарольдом Юнгом, ассистентом вице-президента Уоллесом, Чарлз Марш, Вашингтон, друг Уоллеса, Ойген Лайонс, издатель журнала «Меркьюри» и какой-то русский пианист. Хотели меня увидеть. Пригласили меня в «Плэйерс» на ужин. В первый раз за многие месяцы в ресторане с людьми, вечером. Говорили о том, что я мог бы сделать в Вашингтоне. Марч разъяснял, как они представляют себе новый порядок: основанный на Христе, Конфуции, Будде. Вице-президент придерживается того же мнения. В «Плэйерсе» появился Северский. Молодой, огромный человек с добродушием великана, сухим юмором, поведал, что можно что-то познать в жизни только тогда, когда познакомишься с женщиной и недели через три проснешься где-то, не в силах вспомнить о своем бизнесе, офисе и т. д.
Цветная, пестрая картина. Мошенники, гомики, певички. Дагмар ревновала, когда появлялись другие девушки. Всюду удивленные лица, где я гордо появлялся, с одной стороны, как бы законно, без ведома и разрешения полиции, однако под протекторатом Юнга, с другой стороны, как сбежавший с уроков школьник. Я устал уже к трем или четырем. Около пяти домой. Обедал с Фрэнсис Кейн. Она выглядит усталой и несколько увядшей, подобно красивому цветку под палящим солнцем. После обеда позвонила Бабетта, которая не смогла вчера меня застать.
