По веснушчатому лицу пробежала тень, на мгновение Вячко показалось, что спадает чужая личина, что сейчас явит себя настоящая белоглазая Катша.
– Не жалко его?
Ведьма упрямо зло поджала губы, будто водой речной смыло с неё нежность и кротость.
– Не жалко, – заключил Вячко, вновь напоминая себе, кем была безжалостная Катша. – Так почему ты хочешь, чтобы я доверял тебе? Ты убийца и ведьма, ты околдовала меня ранее, а теперь, когда поклялась служить, сбегаешь.
– Ради…
– И хранишь от меня тайны. От меня, твоего князя.
– Ты ещё не князь, огонёк.
– Не для тебя. Для тебя я князь и государь, другого у тебя не будет.
– Не будет, – эхом повторила Катша.
Словно пелена спала с глаз, и Вячко осознал вдруг, что они стояли далеко от края обрыва. Катша – в шаге от него. Девушка пятилась всё время, как загнанный зверёк, а он наступал, точно хищник, почуявший кровь.
Катша замерла недвижима, опустила покорно голову, но Вячко мог поклясться, что упрямство её нельзя было перебороть, невозможно сломать волю, и что ведьма осталась при своём.
Но как умело она притворялась, как легко заставляла верить в своё послушание.
– Я не могу рассказать тебе всего, духи не велят, – произнесла Катша. – Но одно поведаю: ты забыл о притаившемся враге, а я помню. И он о тебе не забыл, огонёк. Северный ветер принёс мне смрадный запах, Вячко, запах смерти. Ящер-крадущий-солнце снова близко, ближе, чем был луну назад.
Вячко посмотрел на север, откуда держали они путь, будто надеялся разглядеть за пеленой надвигающейся ночи незнакомца, тенью которого уже не один месяц пугала ведьма с болот.
– Как близко?
– В ратиславских городах. Я чую его приближение. Не бойся, пока он тебе не страшен, – девушка посмотрела в сторону. – Быть может, я встречу его раньше. Но он будет искать с тобой встречи, огонёк. Ящеры всегда ищут подобных тебе.
Только теперь вдруг понял Вячко, что ни разу за весь разговор Катша не попросила отпустить её. Она объявила о своём решении и не ждала возражений. Так к чему продолжала врать, что служила княжичу? И зачем она всё же его покидала?
– Куда ты уходишь? – сдался Вячко.
– Обратно в Лисецк. Мне нравится название этого города, мне нравятся лисы. Они рыжие, как ты и я, – улыбнулась безоблачно Катша. – Синир называет меня лисой, – взгляд её стал растерянным и нежным. – Пожалей его, огонёк.
– Что? Пожалеть Синира?
Но Неждана уже забыла о скренорце и снова заговорила про Лисецк:
– Я ухожу, чтобы выполнить всё, что тебе обещала, поэтому не злись на меня.
Вячко глядел на неё с недоверием, пытаясь прочесть потаённые мысли и гадая, чему из услышанного можно было верить. Ведьма с Мёртвых болот – сорока, а эта птица говорит много, но редко правду.
– Почему? – спросил Вячко. – Почему ты всё это делаешь?
– Потому что люблю тебя, глупенький.
Брат считал, что влюблённую женщину легко удержать при себе. У Вячко это никогда не получалось.
Поутру, когда прогорел до золы костёр и серый рассвет белизной ослепил берег реки, ведьма из зелёной башни, что звалась Катшей, уехала обратно на север в ратиславские земли.
Остальные продолжили свой путь без неё, и нельзя было сказать, радовались ли уходу ведьмы дружинники. Что почуяла рыжая Неждана? От чего бежала? Или к кому?
Глава 22
Рдзения, Совин
Месяц лютый
Восточное крыло замка когда-то было закреплено за самим королём, его семьёй и Советом. Восточное крыло, не западное было первым, исконным, от него пошёл остальной замок и весь город.
Вначале возвели Совиную башню, после – восточное крыло. Они стояли по двум берегам озера напротив друг друга, как древние стражи на входе в крепость.
То было прежде, в старом Совине, что родился в лесной глуши и питался водами золотого озера. Тот Совин был построен из дерева и обратился в пепел. Новый город стоял каменной твердыней. Огонь не раз бушевал в его стенах, изглодал до самых костей, но так и не убил.
Новый Совин пережил бурю, в новом Совине не было больше Совиной башни, Восточное крыло давно покинул король, а Совет Старшей Совы последовал за ним.
Теперь уже много лет в восточном крыле селились слуги и мелкие дворяне, служившие при дворе, там всегда пахло дымом и едой с огромных кухонь, слышался скрип писчих перьев и скрывались во мраке подземелий Тихие стражи.
У одного из входов в восточное крыло, там, где ходили слуги, стояли две каменные вазы. Предназначались они для цветов, но Ежи никогда не видел, чтобы в вазах было хоть что-то, кроме снега и дождевой воды. Вазы те были старые, они давно потрескались от времени и ветра, никто не обращал на них внимания, но с недавней поры Ежи взял за привычку заглядывать в вазы раз в несколько дней.
Стоило бы позабыть об обещании Щенсны, но никак не выходило. Пусть жил Ежи по-новому, пусть каждый день Длугош выбивал из него лень и неповоротливость ударами меча и к вечеру не оставалось сил ни о чём думать, по утрам Ежи всё равно просыпался с мыслью, что, быть может, он был нужен Венцеславе, что она помнила о своём «друге» и нуждалась в помощи. Ждать было невыносимо, но приходилось быть осторожным. Раза два в седмицу Ежи выходил на задний двор и заглядывал в цветочные вазы. Только боязнь слежки удерживала Ежи от того, чтобы каждое утро не бежать наверх из подземелий к заветному месту.
Но пусты и бесполезны оставались надежды. Минул второй месяц зимы, а в вазах у восточного крыла по-прежнему лежал лишь снег, который Ежи выгребал седмица за седмицей.
Зима тянулась немыслимо медленно, время стелилось белой скатертью, и тело промерзало до самых костей, а на языке сохранялся давно привычный горьковатый привкус лекарства.
В подземельях царили холод и сырость. Ежи почти позабыл, каково не ощущать холод всем своим нутром. Он спал, близко придвинувшись к печи, трясся под двумя одеялами, но всё равно не мог согреться. Ощущение холода не покидало его ни в других помещениях замка, ни во время боевой подготовки, когда горели мышцы и пот тёк ручьём. Даже тогда где-то в груди сжималась прозябшая запуганная душа. Ежи уже не надеялся выбраться из подземелий.
Но как-то поутру пришёл Длугош.
– Эй, малец, – сказал он. – Собирай вещички, Гжегож велел перевести тебя отсюда. Такому болезному здесь нельзя оставаться.
Ежи в это время умывался и от удивления чуть не опрокинул таз с водой. Юноша оглянулся с недоверием на стража. Длугош стоял у двери, облокотившись о косяк, кривил недовольно рот.
– Почему?
– Говорю же, Гжегож так велел. Приказы не обсуждаются.
Ежи вытер насухо лицо и руки, хотел сказать, что ему надо собрать вещи, только быстро вспомнил, что ничего, кроме сундучка с заготовленным снадобьем, у него не было. Тогда он повесил рушник рядом с печуркой и сказал:
