Месяц листопад
Милош прождал пять дней, но Стжежимира больше не вызывали к супруге Идульфа Снежного. Тогда Милош рассудил, что приглашение ему было не нужно.
Ранним утром, когда город только просыпался и открывались лавки, когда торговцы с лотками ещё сонными голосами зазывали хмурых прохожих, Милош вышел из дома на улице Королевских мастеров.
Зима надула в столицу серую морозную дымку. Не осталось ни одной яркой краски, ни одного жаркого огонька. Только снег и лёд. Только холод. Он забирался под одежду, под кожу, под рёбра к самому сердцу, и нужно было спешить вниз по улице, чтобы скорее укрыться в тепле.
Минув уродливого каменного идола у дома Пшемыслава Толстяка, Милош свернул на Огненный переулок и быстро дошёл до известного дома на улице Тихой стражи. Если бы минувшей весной ему сказали, что он будет стоять под окнами дома ландмейстера Охотников и надеяться оказаться внутри, так он бы рассмеялся. Прежде Милош старался держаться от Охотников подальше. До сих пор ему порой снилось, как рокотал Совин, когда обрушилась чародейская башня, как пылали огни на крышах и как самого Милоша за шиворот тащили из разрытой могилы.
В ту ночь ему неслыханно повезло: Милоша нашёл Стжежимир. Его сестру и родителей – Охотники.
И вот он стремился попасть в дом ландмейстера.
Милош прошёл вниз по улице. Он держал голову прямо, подставляя лицо холодному воздуху и чувствуя, как замёрзли уши и нос. Недалеко от дома Идульфа Снежного Милош встал так, чтобы видеть входную дверь, и подозвал к себе грузную тётку, тащившую на спине тяжёлый короб, из которого невыносимо соблазнительно пахло горячим хлебом.
– Хлеб не для продажи, – заявила тётка, но всё равно подошла. – Это заказ в дом Славомира Кабжи. Он берёт хлеб только у нас – в корчме «Над рекой».
С тёткой пришлось поторговаться и переплатить вдвое, но горячий хлеб всё же оказался в руках у Милоша. Взгляд задержался на собственных длинных пальцах, унизанных дорогими перстнями. Ничего красивого в его когда-то ухоженных руках не осталось. Ногти пришлось коротко обрезать, он поломал их во сне. Да, раны и ссадины зажили благодаря чарам, но руки всё равно выглядели грубыми, как у кмета. Ни у кого из дворян не было таких уродливых рук.
Скривившись, Милош откусил хлеба. Только что он торговался за него, как за самое желанное лакомство, но теперь кусок встал в горле, и захотелось пить.
В груди всё ворочалось от возбуждения. Как она встретит его? Что скажет? Не подурнел ли Милош? Не покажется ли он ей отталкивающим после пережитой болезни? Он сильно похудел, лицо его осунулось, и наряд висел мешком. Конечно, среди всех юношей его возраста он всё равно был самым красивым в Совине, но вдруг… вдруг сердце её изменилось?
Он представил, как Венцеслава улыбнётся и глаза её загорятся изнутри. В утреннем зимнем свете её волосы будут дивно сиять…
Из соседнего дома вышел знатный господин, бросил на него хмурый взгляд. Милош был одет дорого, броско. В левом ухе сверкала изумрудная серьга. Он был высок, статен и, несмотря ни на что, хорош собой. И всё же он был хорош недостаточно. Он оставался чужим на улице Тихой стражи. Пусть молодые знатные девушки заглядывались на него с восхищением, но…
Но Милошу никогда не выбраться с улицы Королевских мастеров. Он всего лишь ученик целителя. При Совиной башне всё было бы иначе. Если бы чародеи остались у власти, то Милоша бы уважали, дворяне пожимали бы ему руку, как равному, заискивали бы и пытались добиться его дружбы. Но Совиная башня погибла в пожаре семнадцать зим назад. Ему бы стоило с этим смириться.
Милош ждал. Он явился слишком рано, женщины из круга Рогволода Белозерского посчитали бы его нахальным, но Венцеслава была не просто женщиной, а Милош для неё не являлся просто очередным ухажёром. И всё же существовала одна помеха, и звали её Идульф.
Наконец ландмейстер вышел на крыльцо. У мостовой его ожидал слуга, державший под уздцы лошадь. Охотник сел верхом, стукнул пятками и, не оборачиваясь, направил животное вверх по улице к королевскому замку.
Нетерпеливо Милош засунул остаток хлеба целиком в рот и, быстро жуя, размашистыми шагами направился к дому.
К счастью, служанка у Венцеславы осталась прежняя. Она узнала его, окинула внимательным взглядом.
– Долго ты пропадал, – сказала Щенсна. – А сегодня больно рано пришёл.
Милош улыбнулся ей тепло, достал из сумы бутылку из тёмно-зелёного стекла.
– Торопился принести твою любимую клюквенную настойку, дорогая Щенсна.
Причмокнув от предвкушения, старуха забрала бутылку.
– Спрошу госпожу, примет ли она тебя. Подожди здесь. Ты голодный?
– Нет, душа моя, благодарю. – Милош готов был съесть гуся целиком, но он бы не осмелился жевать при Венцеславе. Это выглядело некрасиво.
Свет едва проникал через ставни, горело множество свечей. Жарко пылала печь. Замёрзшие пальцы медленно согрелись в тепле. Вошёл парнишка лет двенадцати, раскрыл ставни. В доме Идульфа Снежного окна были застеклены, совсем как в королевском замке.
«Сколько же у него денег?»
Милош рассматривал богатое убранство, пока вдруг не заметил над печью гроздь медных, тускло сверкающих на солнце круглых пластин. Ему стоило бы отвернуться, не обращать внимания, но что-то заставило его приблизиться. В груди разрасталось нехорошее предчувствие. Милош уже знал, что это. Он знал наверняка.
За семнадцать лет из памяти не стёрлось изображение: сова, раскинувшая крылья. Знак чародейской власти, знак башни. Когда-то такой носили его родители, старшая сестра и сам Милош. Когда-то он означал власть и силу, уважение и могущество. А теперь он висел, как охотничий трофей, в доме Охотника.
Сколько здесь было Совиных оберегов? Сорок? Пятьдесят? Все они были собраны в Хмельную ночь или их прибавляли по одному, когда выслеживали очередного чародея, сдирали с шеи оберег, а его самого отправляли на костёр?
Сколько уже погибло? Выжил ли хоть кто-нибудь, кроме Милоша и Стжежимира?
Он зажмурился, сжал пальцы, впиваясь ногтями в ладони, выдохнул медленно, пытаясь успокоиться. Он ничего не мог сделать. Пока что он ничего не мог сделать.
Качаясь, он дошёл до громоздкого кресла из красного дуба, сел. Было жёстко, неудобно. Милоша била дрожь, и ненависть горькая, как слёзы, разгоралась в груди. Он терпел и сидел, гордо вскинув подбородок.
Ожидание разъедало изнутри. Хозяйка дома явилась не скоро. Венцеслава вошла неспешно. Голубой бархат оттенял её белую кожу, золотые волосы и шею покрывал платок. Милош едва сдержался, чтобы не скривиться в отвращении, настолько противоестественно это выглядело. Но она стала замужней женщиной, так было положено.
Стоило ей войти, и время вокруг исказилось, потекло как мёд. Остальной мир исчез, и осталась только Венцеслава.
